С этими словами барон Фредерикс встал, позвякивая многочисленными орденами, давая тем самым понять, что разговор окончен. Решения не было принято, но Теляковский, как опытный царедворец, понял, что гроза миновала, надо лишь на время Шаляпину позабыть о «Дубинушке».
Между тем революционные события угрожающе развивались. В Москве и Петербурге волнения рабочих переходили в вооруженные столкновения. К обеим столицам стягивались войска. В газетах «Борьба» в Москве и «Новая жизнь» в Петербурге, принадлежащих Российской социал-демократической рабочей партии, трудовой народ призывали к вооруженному восстанию под лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Повсеместно возникали боевые дружины. Всей подготовкой к вооруженному восстанию руководили большевики во главе с Л.Б. Красиным. Волнения начались и в Московском военном округе. Всей антиправительственной деятельностью в Петербурге руководили Ленин и Троцкий, в Москве – комитет РСДРП (В.Л. Шанцер, М.И. Васильев-Южин, М.Н. Лядов, Р.С. Землячка). По Москве распространяли листовки, в которых звали на бой против царизма: «На карту поставлено все будущее России: жизнь или смерть, свобода или рабство… Смело же в бой, товарищи рабочие, солдаты и граждане!» Генерал-губернатор Ф.В. Дубасов ввел чрезвычайное положение в Москве и Московской губернии. В ответ на разгон митинга в театре «Аквариум» на Страстной и Триумфальной площадях рабочие стали возводить баррикады. Москва запросила помощи у Петербурга. Семеновский гвардейский полк и Ладожский пехотный полк из Варшавы были переброшены на подавление вооруженного восстания. Девять дней дружинники (две тысячи вооруженных и четыре тысячи невооруженных бойцов), по свидетельству историков и современников, отбивали атаки жандармов и войск.
По многим городам и губерниям прокатилась волна вооруженных столкновений; на одну-две недели возникли Новороссийская, Красноярская, Читинская республики, беспокойно было в Грузии, Прибалтике, на Украине, в Польше.
В конце года повсеместно вооруженное сопротивление восставших было сломлено. Начались репрессии. Закрывались газеты, журналы, типографии… Повсюду искали зачинщиков, повсюду были обыски и аресты.
Горький, свидетель московских декабрьских событий, писал Пятницкому: «У Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, на Кудрине – идет бой. Хороший бой! Гремят пушки – это началось вчера с 2-х часов дня, продолжалось всю ночь и непрерывно гудит весь день сегодня. Действует артиллерия конной гвардии – казаков нет на улице, караулы держит пехота, но она почему-то пока не дерется и ее очень мало.
Здесь стоит целый корпус, а на улицах только драгуны. Их три полка – это трусы. Превосходно бегают от боевых дружин. Сейчас на Плющихе. Их били на Страстной, на Плющихе, у Земляного вала.
Кавказцы – 13 человек – сейчас в Охотном разогнали человек сорок драгун – офицер убит, солдат 4 убито, 7 тяжело ранено. Действуют кое-где бомбами. Большой успех! На улицах всюду разоружают жандармов, полицию. Сейчас разоружили отряд в 20 человек, загнав его в тупик. Рабочие ведут себя изумительно! Судите сами: на Садово-Каретной за ночь возведено 8 баррикад, великолепные проволочные заграждения – артиллерия действовала шрапнелью. Баррикады за ночь были устроены на Бронных, на Неглинной, Садовой, Смоленском, в районе Грузин – 20 баррикад! Видимо, войска не хватает, артиллерия скачет с места на место. Пулеметов тоже или мало, или нет прислуги – вообще поведение защитников – непонятно! Хотя бьют – без пощады! Есть слухи о волнениях в войске, некоторые патрули отдавали оружие – факт. Гимназия Фидлера разбита артиллерией – одиннадцать выстрелов совершенно разрушили фасад. Вообще эти дни дадут много изувеченных зданий – палят картечью без всякого соображения, страдают много дома и мало люди. Вообще несмотря на пушки, пулеметы и прочие штуки, убитых, раненых пока еще немного. Вчера было около 300, сегодня, вероятно, раза в четыре больше. Но и войска несут потери – местами большие. У Фидлера убито публики 7, ранено 11, солдат – 25, офицеров – 3, было брошено две бомбы. Действовал Самогитский полк. Драгуны терпят больше всех. Публика настроена удивительно! Ей-богу – ничего подобного не ожидал! Деловито, серьезно – в деле – при стычках с конниками и постройке баррикад, весело и шутливо в безделье. Превосходное настроение!
Сейчас получил сведение: у Николаевского вокзала площадь усеяна трупами, там действуют 5 пушек, 2 пулемета, но рабочие дружины все же ухитряются наносить войскам урон. По всем сведениям, дружины терпят мало, – больше зеваки, любопытные, которых десятки тысяч. Все сразу как-то привыкли к выстрелам, ранам, трупам. Чуть начинается перестрелка – тотчас же отовсюду валит публика, беззаботно, весело. Бросают в драгун чем попало все, кому не лень. Шашками драгуны перестали бить – опасно, их расстреливают очень успешно. Бьют, спешиваясь с лошадей, из винтовок. Вообще идет бой по всей Москве! В окнах стекла гудят. Что делается в районах, на фабриках – не знаю, но отовсюду – звуки выстрелов. Победит, разумеется, начальство, но – это ненадолго, и какой оно превосходный дает урок публике! И не дешево это будет стоить ему. Мимо наших окон сегодня провезли троих раненых офицеров, одного убитого. Что-то скажут солдаты? Вот вопрос!»
Валентин Серов в то же время писал Александру Бенуа в Париж: «Об делах, творящихся в России вообще и в Москве у нас в частности – вероятно, уже знаешь.
Да – непонятное для меня вооруженное восстание, расчет на переход войск – все это оказалось неподготовленным, а в результате изрядное количество погибших, израненных лиц (больше любопытной публики), сожженных домов, фабрик. Войска оказались в деле подавления вполне на высоте своей задачи и стреляли из орудий по толпе и домам во все и вся гранатами, шрапнелью, пулеметами (шимоз не было), затем доблестные расстрелы, теперь обыски и тюрьмы для выясненья зачинщиков и т. д. и т. д. все как следует. В одном, пожалуй, были правы наши крайние партии, – что не следует очень доверять манифесту 17 октября…»
В Петербурге было гораздо спокойнее. О картинах, полных жестокости и бесчеловечия, Федор Шаляпин слышал чуть ли не каждый день, переживал, волновался за своих, оставшихся в Москве. Но гастрольный сезон начался, спектакли шли обычным порядком, Шаляпин принимает участие в «Фаусте», в «Мефистофеле», в бенефис оркестра, в сборном спектакле в бенефис хора… 18 декабря почувствовал себя неважно, послал Направнику записку: «У меня немного болит горло, и я, к сожалению, не могу рискнуть сегодня приехать на репетицию. Я уверен, что завтра все пойдет как надо, и Вы мне простите сегодняшний день». На следующий день, 19 декабря, на генеральную репетицию сборного спектакля, в котором впервые в Петербурге исполняли «Моцарта и Сальери», пришла вся семья Римского-Корсакова во главе с Николаем Андреевичем, сделавшим некоторые замечания по ходу репетиции.
