В 1890 году Эдвин Доджсон, здоровье которого было подорвано миссионерским служением в Африке, по совету врачей покинул остров. Всё же благодаря вмешательству Доджсонов жители острова получили со специально посланным кораблем кое-какую помощь и припасы.
В переписке Кэрролла с Солсбери поднимается еще одна важная тема. На протяжении многих лет его волновал вопрос о чистоте проведения выборов в парламент и более широком представительстве в нем. Подходя к нему как математик и логик, Чарлз задумывался о том, как достичь максимально взвешенного «пропорционального» представительства. Он ратовал за тайное голосование и подведение итогов только по окончании выборов, ибо сообщения о первых результатах неизбежно влияли на окончательный исход выборов, и пр. Свои рассуждения на эти темы он регулярно посылал премьеру. Впоследствии часть из них вошла в ряд статей и памфлетов («О чистоте выборов», «Парламентские выборы», «Принципы парламентского представительства»), опубликованных в ноябре 1884 года.
В письмах к Солсбери содержится также ряд предложений по другим животрепещущим проблемам (положение детей, проституция, вивисекция и др.), живо свидетельствующих о том, насколько автор принимал их близко к сердцу. Как видим, вопросы общественной жизни занимали его не меньше, чем наука и литература, и глубоко волновали.
Поздние годы жизни Кэрролла были отмечены дружбой с молодой художницей Эмили Гертрудой Томсон, которая была младше его на 18 лет. Они познакомились в конце 1870-х годов, и Гертруда стала ему добрым другом до конца его дней. Дочь Александра Томсона, профессора древнегреческого и древнееврейского языков, она окончила художественный колледж в Манчестере и была членом Королевского общества миниатюры. Внимание Кэрролла привлекла серия ее рисунков «Страна фей», и он обратился к ее издателю Аккерману с просьбой сообщить ему адрес художницы. Кэрролл послал ей письмо, в котором писал, что хотел бы ознакомиться с ее рисунками, и предлагал сделать иллюстрации к некоторым его книгам, в том числе к сборнику «Три заката и другие стихотворения». Одновременно Аккерман написал художнице, что Доджеон и Льюис Кэрролл — одно лицо. Несколько позже Кэрролл послал ей подписанные им два томика в белых переплетах с золотом, сопроводив их письмом:
«Я посылаю Вам “Алису”, а также и “Зазеркалье”. Есть какая-то незавершенность, когда даришь лишь одну книжку; к тому же та, которую Вы купили, была, скорее всего, в красном переплете и не подойдет к этим. Если Вы не будете знать, что делать с лишним (теперь) экземпляром, позвольте предложить Вам отдать его какому-либо бедному больному ребенку. Я рассылаю их во все больницы и дома для выздоравливающих, когда узнаю, что там есть дети, умеющие читать. Конечно, приятно слышать, что твои книги где-то популярны, но меня гораздо больше радует мысль о том, что они могут утешить и развеселить детей в тяжелые часы усталости и страданий».
Они стали переписываться. Как-то Кэрролл попросил у Гертруды разрешения навестить ее. В один из своих приездов в Лондон он зашел к ней, но не застал дома — она была в Британском музее.
Наконец их встреча состоялась — 29 июня 1879 года в полдень у коллекции Шлимана в Музее Виктории и Альберта. Впоследствии Гертруда Томсон так описала ее:
«Незадолго до двенадцати я уже была там, и тут до меня дошел весь юмор ситуации: ведь я не имела никакого представления о том, как он выглядит, да и он не мог узнать меня. В зале, как всегда, было полным-полно всякого народа; я бросала украдкой взгляды на находившихся там мужчин, чтобы убедиться, что ни один из них не может быть тем, кого я искала. Большие часы пробили двенадцать, и я услышала в коридоре веселые детские голоса и смех. В зал вошел высокий джентльмен, который вел за руки двух девочек. Увидев его стройную фигуру и чисто выбритое, тонкое и выразительное лицо, я сказала про себя: “Вот Льюис Кэрролл”. С минуту он стоял с высоко поднятой головой, обводя быстрым взглядом зал, а затем нагнулся и что-то шепнул одной из девочек. Та на минуту задумалась, а потом указала прямо на меня. Он отпустил их руки, подошел ко мне и со своей чудесной улыбкой, которая заставляла тут же забыть о том, что перед вами оксфордский профессор, просто сказал:
— Я мистер Доджсон. Я должен был встретиться с вами, не так ли?
На что я улыбнулась так же открыто и ответила:
— Как вы догадались, что это я?
— Моя маленькая приятельница нашла вас. Я сказал ей, что должен встретиться с юной леди, которая знает фей, и она тут же указала на вас. Правда, я вас узнал еще раньше».
Вскоре после встречи в музее Кэрролл отправил мисс Томсон приглашение приехать на день к нему в Оксфорд, выразив надежду, что она «достаточно свободна от условностей, чтобы не обращать внимания на миссис Гранди». В скобках он добавил: «Думаю, что так оно и есть», но всё же посоветовал написать отцу и спросить его разрешения, хотя ей в то время было уже почти 30 лет. Гертруда приехала, и они провели день вместе, посвятив его Оксфорду и искусству.
Бывая в Лондоне, Кэрролл часто навещал Гертруду Томсон в ее студии, где она рисовала с натуры своих «фей». Кэрролл также рисовал детей, которые приходили к ней; она правила его рисунки и кое-что объясняла ему.
Вскоре Кэрролл пригласил ее приехать, чтобы фотографировать «живых фей». В воспоминаниях, написанных после смерти Кэрролла, Гертруда рассказывает о его просторной студии на крыше колледжа, где повсюду лежали костюмы, в которых Кэрролл фотографировал детей (они любили эти переодевания). Во время частых перерывов все юные модели закусывали и слушали сказки, которые он им рассказывал, а из огромного шкафа, стоявшего в студии, извлекались игрушки — заводные борцы, кролики, медведи и пр. «Мы усаживались на пол, Льюис Кэрролл, феи, звери, я… Как мы веселились в эти часы! Как звонко раздавался его смех! А какую дивную чепуху он рассказывал! Словно целые страницы из “Алисы”, только еще гораздо восхитительней, ибо его голос и улыбка зачаровывали всех нас. Я не раз пыталась запомнить его рассказы и записать их. Это было невозможно — так же невозможно, как поймать цветной блик на залитой солнцем воде или схватить уходящую радугу. Это было нечто таинственное, неуловимое, словно осенняя паутинка, и запечатлеть это в словах, которыми пользуемся мы, значило бы лишить всё жизни и изящества, полностью всё уничтожить…»
Они часто виделись в эти годы и нередко работали вместе. Иногда Кэрролл привозил свою фотоаппаратуру в студию Гертруды и снимал детей, в то время как она их рисовала. Порой Гертруда приезжала в Оксфорд и проводила там день; он фотографировал, она зарисовывала для него его юных друзей. Если дети уходили после ланча, Гертруда и Кэрролл устраивались в его покойных креслах: беседовали, смотрели рисунки, которые она привозила, или фотографии из его огромной коллекции. «Там было, — вспоминала Гертруда, — много фотографий Габриеля Россетти и его сестры Кристины, детей Милле, семейства Терри… Помню фотографию Эллен Терри, снятую, когда ей было лет восемнадцать. Эллен как раз рассмеялась в этот момент — она была так прелестна! Затем он заваривал чай, быстро и ловко, как он умел, и вскоре счастливый визит подходил к концу».
