Мать занималась младшими детьми и не могла уследить за всеми одновременно, что давало мне великолепную возможность периодически щипать своего семилетнего брата, в конце концов доведя его до слез. Со злобой, достойной паука, подражая тому, как учителя обращались со мной, я начала щипать его за румяные щеки, сдавливая кожу ногтями до тех пор, пока, наконец, красные опечатки на ней не перестали исчезать. Я задумала испортить его ангельский вид и заставить сильно расплакаться – тогда это будет заметно на снимках.
План удался, но моя проделка не осталась незамеченной, и мать пришла в ярость. Она не могла исправить ситуацию, однако остаток дня шлепала меня по лицу и проклинала, если мы оказывались поблизости друг от друга. Я не пыталась спрятаться, интуитивно понимая, что каждая пощечина лишь подтверждает мою победу. В конце концов, отец, что было для него нехарактерно, приказал ей прекратить, поскольку атмосфера в доме стоит невыносимая.
Меня мучило искушение убить обоих родителей. Я выдумывала сложнейшие схемы их умерщвления и однажды почти убедила себя, что смогу сделать это и избежать наказания. Потом я засомневалась, не в силах поверить в собственную порочность. Мое «настоящее я» казалось отвратительным и легко обнаруживало себя под показной вежливостью. Я была уверена, что суть моя насквозь прогнила. Религия лишь подтверждала это. Как я могла думать о себе иначе, если покупала матери ко дню рождения коробку шоколадных конфет, тратя на это свои скудные сбережения, съедала на пробу одну конфету, а потом и все остальные – ведь не дарить же початую коробку.
Тем не менее, несмотря ни на что, я все еще любила Бога, и мое чувство было естественным, возникая, когда для него появлялась возможность. Я любила не Бога страха и наказания, а Бога – заботливого родителя, небесного отца, чей ребенок мог считать его добрым и нежным. Некоторые взрослые в моей жизни были именно таковы – дядя Кес, отец Янус, а иногда даже родители и учителя. Когда я чувствовала Бога в сердце, то дрожала от радости в ожидании святого причастия.
Когда воспоминания об угольном сарае померкли, я снова смогла почувствовать свет и чистоту исповеди. Во время конфирмации меня переполняла гордость от мысли, что я воин Христа. Я чувствовала, что способна порадовать Бога так, как не могла угодить отцу. Вышагивая по аллее за домом с поднятыми кулаками, я пела: «Мы, воинство Христово, идем Тебя защищать», – и представляла себя вооруженной светом и огненными мечами, готовой изрубить на мелкие куски дьявола и само зло. Моя немецкая кровь радостно бурлила при звуках ритмичных, похожих на марши гимнов, сопровождающих таинство миропомазания.
Тогда я уже позабыла о своем союзе с дьяволом, но память об этом осталась жить в подсознании. Два полностью противоположных убеждения раскачивали меня, как березу на ветру. То я была доброй, смелой и любящей, то становилась худшей из детей. Ближе к подростковому возрасту я не могла понять, кто же я есть на самом деле: мысль о том, что я хорошая, постоянно тонула в море низменных чувств, доказывавших, какова моя личность на самом деле. Я не могла контролировать мрачные мысли об убийстве и о причинении вреда окружающим. Все это тяготило, как попытка избавиться от дурного сна.
Хуже всего было казаться глупой. Я ненавидела это, но все же иногда вела себя бездумно. Интересно, как мне удалось уберечься от проявлений полнейшей глупости? В классе меня часто вызывали, когда я заглядывалась в окно и ничего не слышала, поэтому я не могла ответить на заданный вопрос и не выполняла заданий; при этом я обладала невероятной способностью идеально воспроизводить материал уроков во время экзаменов. Приходский священник, ответственный за религиозное обучение учениц, тоже обратил на это внимание. Я выработала способность настраиваться на окружающее лишь частично, тогда как большая часть меня пребывала где-то еще, хоть я и не могла объяснить, где именно. Часть сознания была запрограммирована помнить все, что мы проходили, по крайней мере, до экзаменов. Экзамены кончались, и я благополучно забывала материал уроков, будто стирая информацию с доски.
Когда я заработала еще одну отличную отметку, приходский священник и моя учительница встали на лестнице, ведущей в классные комнаты, и начали о чем-то спорить. Я обладала инстинктом, благодаря которому даже в самом глубоком сне умела расслышать скрип половиц под ногами, а потому, хоть и находилась вне зоны слышимости, поняла, о чем шла беседа, по их жестам и озадаченному виду. Они были поражены моим поведением и неожиданными результатами.
Оказалось, у них закончились новые призы, и я должна была во второй раз получить кожаный требник. Такое признание и доказательство способностей доставило мне невероятное удовольствие. Хотя хорошего во мне было очень немного, я не утратила ни ума, ни остроты восприятия. Недооценивать себя оказалось приятно, поскольку никто не мог определить мой истинный потенциал.
Тем не менее я так часто боялась совершить ошибку, что постепенно эта установка обрела свою собственную жизнь. Я словно продала часть сознания дьяволу, и так оно было на самом деле. Постепенно я утратила контроль над собой. Я чувствовала себя во власти страшной, таинственной силы, стремившейся совершать нечто противоположное тому, что от меня ожидалось.
Однажды холодным зимним днем сразу после школьных занятий ко мне подошел старший приходский священник. В руках у него была большая пачка бумаг, и он выглядел очень взволнованным. Он объяснил, что у него есть срочное послание для прихожан из моего прихода, Первого Брокховена. Не буду ли я любезна разнести уведомления по их почтовым ящикам?
Я внимательно взглянула пастору в лицо. Почему он подошел ко мне, а не к кому-нибудь еще? А! Наверное, он решил, что я очень умная, поскольку обсуждал мой стопроцентный успех в религиозном обучении с учительницей.
Священнику очень не понравится, если я заупрямлюсь. В конце концов, он один из слуг и глашатаев Бога. Придя в себя от потрясения, он обязательно сообщит моим родителям об отказе. Все это молнией промелькнуло в моем коченеющем мозге. Из сказанного пастором я поняла, что между Первым и Вторым Брокховеном – соседским приходом – существует какое-то соперничество.
«Ни в коем случае, – внушительно сказал задумавший какой-то план священник, – не клади эти листки в ящики прихожан из Второго Брокховена. Затем он объяснил, где проходит граница между приходами. Названия некоторых улиц я слышала впервые. Неужели он думает, что я знаю улицы, где никогда раньше не была? Священник тревожился и волновался, и я не сказала ему, что не имею представления, о чем он говорит, поскольку не желала так скоро лишиться репутации умной девочки. В руках у меня оказалась кипа бумаг, и я немедленно отправилась в путь, испытывая замешательство и чувствуя себя не в своей тарелке. Даже при наилучших побуждениях у меня не было шансов выполнить это поручение. Тем не менее вряд ли кто– нибудь смог бы испортить все так, как это сделала я. Исполненная чувства долга, я прошлась по всем незнакомым улицам, не пропуская ни одного почтового ящика, которые, о чем я узнала позже, в основном располагались на «враждебной» территории. Невольно я отомстила властолюбивому священнику, который, ничуть не сомневаясь, использовал наивного ребенка. В то же время я разрушила его мнение о своих способностях и сильно разочаровала отца. Страх перед ошибкой превратился в аналог страха никогда не стать достаточно хорошей, чтобы заслужить уважение.
