командира полка, возился у своей старой эмки, совершенно разбитой и никуда не годной.
– Довезешь? – спрашивает Шаблий. – Не сядем где-нибудь по дороге? Учти, генерал вызывает!
– На дороге не сядем, за это ручаюсь, – отвечает Володька разбитным тоном, – а насчет болот и кривых проселков не знаю.
– Ладно, поехали. Ты взял все, что нужно? – обратился Шаблий ко мне.
Я утвердительно кивнул. Эмка зафыркала, зачихала, качнулась, дернулась и, скрипя железом, стала выбираться на дорогу. До Выборга ехали молча. Шаблий, очевидно, обдумывал возможные варианты разговора с генералом. По приезде в Выборг выяснилось, что штаб артиллерии находится где-то в пути и Михалкина следует искать по дороге.
– Где же нам теперь искать его? – недоумевает Шаблий.
– Найдем, товарищ майор, – фамильярно отшучивается Володька, – с-под земли достанем.
Управляемая умелой рукой Володьки Колодова, наша эмка катилась по гранитному булыжнику, дребезжа всеми своими составными частями.
– Гляньте-ка, товарищ майор! – кричит Колодов. – Марков вон стоит, Аркадий Федорович. Выходит, что и хозяин должон быть тут где-то рядом.
– Кто такой Марков? – спрашивает Шаблий.
– Так шофер же ж Михалкина, – самодовольно отвечает Володька.
Командующий артиллерией армии действительно оказался неподалеку, на хуторе, Шаблий пошел на прием. А я остался сидеть в машине, коротая время в беспредметном трепе с Володькой.
Шаблий вернулся не скоро. Но то, как он сказал «Поехали», свидетельствовало о хорошем расположении его духа.
– Не исключено, – заговорил Федор Елисеевич, – что командование намерено с ходу форсировать канал, а затем сделать поворот на запад в сторону Хельсинки. Теперь будут нас кидать из одной дивизии в другую – только поворачивайся. Понимаешь, всем нужен только «огонь». А где я возьму боеприпасы – это их не касается.
Переваливаясь с боку на бок, наша эмка вползала на проселок, ведущий в расположение полка. Шаблий сидел, сосредоточенно гладя сквозь ветровое стекло. Вдруг, вспомнив что-то, обратился ко мне:
– Проследи, составлен ли проект приказа о назначении Шевченко на должность начальника штаба второго дивизиона, взамен Курилова. Гречкину теперь работы хватает – проконтролировать Гончарова поручаю тебе. И еще: после обеда собирайся в квартирьерскую разведку. Поедешь в район боевых действий и вступишь в контакт с командиром стрелковой части, выяснишь оперативную обстановку и по возвращении доложишь.
После обеда, состоявшего из пшенного супа и густой пшенной каши с куском американской колбасы, я отправился в путь через пригород Выборга Корьялу и далее вдоль правого берега залива Суоменведенпохья. За рулем Панченко, в кузове Васильев, Логинов, Поповкин, Квасков, Камбаров, Бублейник. Я слышу их голоса и постоянно возникающий смех.
– Шуткуют мальчишки, – обернувшись ко мне, говорит Панченко.
В узком и болотистом дефиле между заливом и озером Лайна-лампи, не превышающем по ширине и полутора километров, вели бои с финнами части 97-го стрелкового корпуса под командованием генерала Бусарева. Передний край противника проходит в районе верфи: слышна активная трескотня пулеметов и частые разрывы минометной «профилактики». Попав в зону боевых действий, я понял, что прибыл не ко времени – на передовой идет смена пехотных частей. Понять что-либо в этой суматохе, найти кого-нибудь из командного состава и получить разумные объяснения ситуации оказалось делом невозможным. Шел одиннадцатый час ночи. Так ничего и не выяснив, я отправился назад.
24 июня. В первом часу ночи подходил я к штабному фургону и уже издали слышал пьяные голоса начальника штаба Гречкина и старшего врача Орлова. Отворив дверь, я увидел в тусклом свете аккумуляторной лампочки обоих в состоянии сильного подпития, а на столе две бутылки «Московской», консервы, финские галеты и банку маринованных помидоров. Сизые клубы табачного дыма причудливыми лентами извиваются вокруг электрической лампочки. Гречкин смотрит на меня осовело-помутившимся взглядом и пьяно улыбается. Я докладываю о проделанной работе.
– Отставить, – заплетающимся языком выговаривает Гречкин, – завтра доложишь. Видишь, мы с доктором натрескамшись. Садись с нами. Теперь и Шаблия в полку нет. В Выборг вызвали. – Гречкин пододвинул мне стакан и вылил остатки водки из поллитровой бутылки.
– А что, мне одному пить, что ли? – неуверенно спросил я.
– Нет, нет, – засуетился Гречкин. – Доктор, у тебя как? Еще-то есть что-нибудь?
– Что-нибудь конечным делом, это я мигом, – проговорил Орлов и, шатаясь, пошел по направлению к машинам полковой санчасти. Вернулся он с бутылкой, на которой была наклеена этикетка со словом «СПИРИТУС». Откупорив, он стал разливать содержимое по стаканам, хотел добавить и мне, но я остановил его:
– Нет, с меня хватит и этого. Устал за день.
– Вольному воля, – сказал Гречкин, – нам больше останется.
Мы чокнулись. Я опрокинул свой неполный стакан водки, закусил маринованным помидором и куском колбасы с хрустящей галетой. Хмель сразу ударил мне в голову, согрел желудок. Осовело прищурившись и глупо улыбаясь, смотрела на меня пьяная физиономия майора Гречкина.
Ночевал я в своей палатке. Утром, сквозь сон, услышал я разговор двух солдат из батареи управления.
– Здесь он, – говорит один из них, – вон и сапоги его. – И меня беззастенчиво стали вытаскивать за ноги из-под полога палатки.
– Вы что, с ума сошли, что ли? – заорал я не своим голосом.
Ноги мои тотчас отпустили, и они больно ударились о землю. Солдаты остановились в оцепенении и с какими-то дурацкими лицами смотрели на меня. В том, который постарше, я узнал санитара.
– Так вы, это, того, значит, – живой, что ли?!
– А ты что, болван, не видишь?!
– Так ведь те-то двое мертвые: и товарищ майор Гречкин, и товарищ военврач капитан Орлов. Говорят, и вы с ними заодно выпивали.
Новость эта буквально ошеломила меня. Я смотрел на солдат, и, очевидно, мое состояние передалось и им. Смотрели они на меня с выражением крайней растерянности. Выходит, когда я чокался с ними, уже тогда между нами была страшная, мистическая «пропасть», разделившая нас на «живых» и «мертвых». Тут же я побежал в санчасть.
– Ночью было, – рассказывает мне Катя Видонова, – спала я. Проснулась, смотрю – Орлов схватил какую-то трофейную бутылку, там еще «спиритус» написано было, и ушел. Он в сильном подпитии был. Закамский фельдшер, ты его знаешь, сегодня сказал, что спирт этот метиловый был. Закамский сначала вроде бы откачал Орлова. Он ему промывание активное устроил и в госпиталь отправил. Выживет – нет, не знаю. А Гречкин-то помер в одночасье. Вон. Он там лежит на улице, под плащ-палаткой.
Я смотрел, и ужас объял меня: по лицу Гречкина, застывшему и бледному, расползались черно-фиолетовые пятна.
Что-то бессмысленно-роковое, что-то вроде «шутки Сатаны», чудилось мне во всем случившемся. Дрожь прошла по всему телу только от сознания того, что и я вот так же мог лежать с ним заодно. Как глупо: за какое-то мгновение наслаждения опьянением человек вдруг
