великолепный. И скрыться где есть – под скалой великолепные «лисьи норы». Чтоб не было поблизости приманчивых реперов, Шаблий приказал спилить тригонометрическую вышку. Ну а остальное – сам все увидишь.
– А как с общим ходом боевых действий?
– Да никак. Застопорило. Мы не двигаемся, и даже не пытаемся. Те тоже сидят смирно. Шаблий тренирует командиров батарей по переносу огня от основного направления, по сосредоточению огня по неплановым участкам. Он теперь перед фронтом полка всю местность пристрелял. Так что штаб без работы не сидит – только бумагой успевай запасаться.
Видонов пошел отдыхать. Гончаров и Скворцов трудились над штатным расписанием полка. Потери в прошедших боях составляли от двадцати до сорока процентов личного состава. Особенно пострадали взводы управления. Нужна некоторая перестановка сил. Из огневых взводов переводили в разведку молодых и сильных ребят. От нас в батарею списали Соколова, любителя печь оладьи. Из резерва отдела кадров армии прибыла группа управленцев, и я, сам лично, отобрал троих в полковую разведку. Сержант Беляев принял взвод разведки взамен выбывшего по ранению Васильева. Беляев москвич, среднего роста, с десятиклассным образованием, специальностью вычислителя, весьма разговорчивый и «себе на уме». Полной противоположностью Беляеву оказался ефрейтор Лищенко – коренастый одессит, с огромными, как маслины, глазами, веселый балагур, любитель песен и прибауток. Ефима Лищенко в полку полюбили сразу за его простодушный и добрый нрав. Он один умел печь такие блины и оладьи, легкие и вкусные, что все очень скоро забыли о Соколове. Лищенко обладал незаурядной физической силой, боевой сноровкой и ловкостью. Третий – рядовой Смилык: рослый, сильный, образованный и красивый малый, уроженец Харьковской области. В отличие от простодушного Юхвима, как именовал себя сам Лищенко, Смилык оказался человеком с явным комплексом негативного эгоцентризма. Он категорически не желал стать сержантом или «ахвицером».
– Та на шо мени усё это нужно, товарищ лейтенант, – говорил он мне доверительным тоном, – так-то таки спокойнее. Вот вы, таки к примеру, вы же ж соби уси нэрвы спортите. А на шо мени это такое? Рядовым, как говорят у нас, наикрасче.
Все трое двадцатого года рождения, служили срочную до войны и, следовательно, считались незаурядными специалистами в своей области.
10 июля. Со 2-го Украинского фронта в полк приехала жена Федора Елисеевича, Нина Михайловна – лейтенант административной службы, на должность завделопроизводством. Худенькая, веселого и общительного нрава, Нина сразу же включилась в тяжелую и трудоемкую работу штаба полка: вела переписку, печатала на машинке кипы бумаг, корректировала документы. Впечатлительная и непосредственная в своих реакциях, Нина вносила в отношения людей военных, приученных к дисциплине и субординации, тепло давно оставленного и забытого дома.
– Ой, ребята, – говорила она, смеясь, – когда я с Южного фронта через Москву ехала, по радио услыхала, как про наш полк передавали, что ему звание «Выборгский» присвоили. Да, да. Так и сказали: «Полк майора Шаблия». Ну, я так прямо и заревела от радости. Люди смотрят, думают: «Вот дура». А я стою и реву. И слезы, слезы катятся.
А в Ленинграде меня Богданов и Солопиченко встречали по фотокарточке. Они ж меня в лицо-то не знают. Так Федя им мою фотокарточку дал. Я иду по перрону, а они кричат: «Она!» И ко мне. А потом по Ленинграду ходили. Я, дура, вместо сапог туфли надела, пофорсить решила. А ноги-то отекли. Так я туфли-то сняла и босиком между двух красавцев капитанов по Невскому проспекту топала. Слава богу, патрули не остановили. А то было бы дело.
14 июля. Получен приказ командующего 21-й армией генерала Гусева: «Перейти к стойкой и стабильной обороне на занимаемых рубежах».
В тот же день командир полка, собрав офицеров, просил обратить особое внимание на общее моральное и психологическое настроение людей.
– Переход от одного вида боя к другому, – говорит Шаблий, – от наступления к обороне, всегда и во всех звеньях, сопровождается обсуждениями, предположениями, догадками. Люди, обладающие опытом, сравнивают ситуации, ищут аналогий. Люди неопытные – беспокоятся. Одним кажется, что лучше наступать; другим – сидеть в обороне. Это обстоятельство необходимо учитывать. Решать глобальные вопросы должно высшее командование. У нас же своих забот по горло. А именно: совершенствовать боевую подготовку, тренировать себя и подчиненных к грядущим боям – тренировать как физически, так и умственно, и морально. Серьезных действий тут вряд ли можно ожидать. А вот пехота и минометные батареи еще способны показать нам свой «финский характер». Учтите это! Мы – минометчики – нужны здесь более, чем где бы то ни было. И вся ответственность за оборону ляжет теперь, несомненно, на наши плечи.
«На фронте затишье, – записываю я себе на память, – наблюдаю за противником и вижу, как финны с термосами ходят за ужином. Осколок все-таки дает себя чувствовать». Разведчики тоже готовятся к ужину: Ефим Лищенко печет оладьи – трофейной муки в батарее управления запасли несколько мешков. «Природа здесь – чудо, – продолжаю я свою запись, – хорошо лежать на скале у обрыва и слушать шум прохладного ключа. Красные домики вдали, на финской стороне, кажутся игрушечными. Внизу, по берегу солдаты купаются в озере. Я не рискую – очень холодная вода. Когда приходит командир полка, все собираются внизу. Вне строя Федор Елисеевич веселый человек и простой в обращении. Он с большим удовольствием слушает песни Юхвима Лищенко. Одним словом, отдыхаем, и нервы успокаиваются. Оклад мой 812 рублей плюс 50 % полевых, итого 1218 рублей. Из них: заем 150 рублей и по аттестату матери 300».
Окончив писать, я спрятал написанное во внутренний карман гимнастерки, специально для этого пришитый мною с изнанки. Время позднее, надвигается тихая летняя ночь.
15 июля. Раннее утро – чистое и прозрачное. Справа и сзади, за озером подымается солнце, и его косые лучи отбрасывают длинные тени. Я сижу у стереотрубы и, вращая винтом, наблюдаю за противником. Ничего подозрительного, что могло бы привлечь внимание. Лишь где-то слева ухо уловило несколько одиночных минометных выстрелов. Потом все смолкло, и воцарилась тишина. Ефим Лищенко печет к завтраку оладьи и напевает себе под нос замысловатую мелодию только лишь одними междометиями. Мелодия вдруг прерывается, и я слышу отрывистое: «Здравия желаю, товарищ капитан». Я оборачиваюсь и вижу Коваленко, поднимающегося ко мне наверх.
– Как тут у вас, тихо? – спрашивает он меня.
– Тихо! – отвечаю я.
– Там с пехотой какая-то суетня, – говорит Коваленко, и в голосе этого спокойного человека проскальзывает явная взволнованность, – черт их знает, опять смену полков, что ли, производят? Вот я и пошел посмотреть, а заодно и НП проверить. Смотрю, одна наша батарея огонь ведет.
