– Вижу, друг мой, ты удивлен моим политическим монологом, да и я, признаюсь, удивлен, но что-то напало на меня.
– Ты пойми, Федор, сейчас после ударов, нанесенных революцией, происходит пересмотр политического курса, правительство ищет новую опору, поместное дворянство повсюду утрачивает свою силу, а крестьянство преобладает в нашей стране. Законосовещательную Думу разогнали в прошлом году, объявили новые выборы, начался торг между партиями, между лидерами, надеялись, что вновь избранная Дума окажется послушной правительству, а Дума снова пошла своим путем, не считаясь с правительственными намерениями проводить реформы сверху. Наших крестьян, а именно от них зависело многое, не так уж просто понять: дворянские усадьбы жгут, а защиты просят у царя, а также надеются получить и землицу из рук царского правительства. Вот парадоксы нашего времени. Вера в царя до сих пор не угасла. Но и дворяне за земельную реформу, боятся лишиться всей земли, если не поступятся частью ее. Рассказывал мне один известный генерал в минуту откровенности: «Я сам помещик и буду весьма рад отдать даром половину моей земли, если буду убежден, что сохраню за собой вторую половину».
– А другие говорят, что и такая мера не успокоит население, а лишь разожжет страсти. К тому же поговаривали о введении прогрессивного подоходного налога на землю, при котором невыгодно владеть крупной земельной собственностью.
– А конец всем этим спорам положил царь. На докладе Витте, в котором были высказаны различные предложения о земле, наложил резолюцию: «Частная собственность должна оставаться неприкосновенной». Так что, Федор, можешь еще покупать землицы. Говорят, у тебя ее уже немало в собственности?
– Да чепуха, а не земля… Хотел действительно побольше прикупить, а Горький отговорил. Точно так же, как ты, насмехался надо мной. А Думу, Ленечка, разогнали правильно, она высказалась за принудительное отчуждение частновладельческих земель, а некоторые деятели Думы пошли еще дальше, предложив конфисковать помещичьи и национализировать всю землю, то есть сделать ее ничьей, вроде бы государственной, общинной. Дошло до того, что эту Думу прозвали «сборищем революционеров», вроде уговаривали царя пойти на кадетское министерство, будто бы уже вели переговоры с главарем кадетов Милюковым, но говорят, что царь решительно отказался, заявив, что никогда не сделает «этого скачка в неизвестность».
– Я тоже слышал, поговаривали, что председатель Думы должен был стать председателем Совета министров, Петрункевич – министром внутренних дел, а министром финансов – Герценштейн. А теперь все чаще упоминают Столыпина как душителя свобод, именно он разогнал Думу.
– Никак не определю своего отношения к этому человеку. Вроде бы и жалко его, за ним просто охотятся боевики, пострадали его сын и дочь. По чистой случайности он остался жив, если б не задержался на втором этаже на минутку. И в то же время именно он ввел военно-полевые суды, против которых так все восстают.
– Столыпин заявил, что он должен положить конец насилию, террору, – просто сказал Судьбинин. – В нашем обществе должен царствовать закон, а не сила. Добивайтесь перемен законным путем. Вот избрали Вторую Думу…
– Эта Вторая Дума тоже будет недолговечна. Как ни старались царские чиновники запутать и запугать избирателей, все равно ее состав настроен оппозиционно. Вряд ли Столыпин сумеет договориться с этой Думой, вы почитайте его последнюю речь, он вносит много интересных законопроектов, но его речь заканчивается обещанием хранить исторические заветы России, что он восстановит в стране порядок и спокойствие, что правительство будет стойкое и чисто русское, каким и должно быть правительство его величества.
Шаляпин не успел еще прочитать последние известия из России, ничего не слышал о речи Столыпина, но если он так заявил, то ничего в этом заявлении нет крамольного. Каким же правительство должно быть в России? Должно быть стойким, должно быть русским, должно охранять наши исторические традиции и корни.
– Леонид Витальевич! – торжественно обратился Шаляпин, желая покончить надоедавший ему разговор. – Согласен с тобой, что военно-полевые суды в России – это позор для нее. И говорят, что эти суды уже отменены или скоро будут отменены. Но что же правительство могло сделать в то время? Государство было в опасности, и нужно было принимать самые строгие и самые исключительные меры, чтобы сберечь себя от распада, чтобы граждане могли спокойно ходить по улицам, работать, гулять с детьми, а то было время, идешь и оглядываешься, стукнут тебя или мимо пройдет какой-нибудь типчик.
– У правительства руки в крови, стыд и позор, Федор Иванович, что в нашем государстве успешно действуют военно-полевые суды. Это подрывает основы нашего государства, это позор, преступление… А подавление восстания в декабре 1905 года? Две тысячи гвардейцев под командованием кровавого полковника Мина арестованных не брали и действовали беспощадно. Это ж наш позор! Благородный Семеновский полк – офицеры из лучших фамилий, родственники благородных декабристов, и среди них Риманы, Мины. Все эти звери в красивой форме, метящие в придворные чины и на крупные оклады…
– Но генерала Мина убили террористы. Это хорошо? – спросил Судьбинин.
– Я не закрываю глаз перед ошибками крайних партий. Они их наделали до нелепости много. Вряд ли скоро придет настоящая весна свободы, которой мы так ждали и которая так и не пришла. Вот что жалко-то, гроза прошла, а воздуха, к несчастью, не очистила, а ради этого жертвовали собой чистые, благородные люди, а правительство за свою победу будет держать ответ перед народной совестью. Я согласен, революционеры совершали жестокости, можно даже считать самоуправством суд над такими, как Мин и другие чересчур усердные слуги порядка, но посчитайте все то море жестокого, бесчеловечного беззакония, которое совершено правительством за последние годы, за последние месяцы и за последние дни. Правительство одержало победу, это правда, но победу постыдную, которая все равно не спасет от кризиса, а в конечном счете от краха. И это будет великий день отмщения. Я хотел бы его увидеть, хотел бы дожить до этого дня.
– Никто и не собирается с тобой спорить, Леня, дорогой ты мой человек. Лучше скажи мне, как тебе понравился Рауль Гинсбург, ведь теперь он нами управлять будет. Смешной человек, но я его очень полюбил, каждый год к нему в это время готов ездить, особенно с тобой…
– Ты не поверишь, как только столкнулся в первый же день с этим театром, почувствовал разочарование. Едва добрался куда нужно. Театр маленький, какие-то лабиринты, толчется масса народа, которые вроде и служат в театре, но делают вид, что им ничего здесь не нужно, полнейшее равнодушие всяк и каждого. По-французски расспрашивал, где хоть какое-нибудь начальство. Никто не знает. А где репетиционный зал? Никто ничего не мог сказать мне. Махнут куда-то в сторону и уходят. Наконец какая-то добрая душа провела меня в зал для репетиций, где я с радостью увидел Титта Руффо, который тут же меня успокоил, рассказав, что этот театр исключительный по исключительно равнодушному отношению к артистам.
