Те, кто наблюдал за игрой Высоцкого от премьеры до последних представлений спектакля, отмечали, что с годами менялся не только артист, менялся и его герой. Сразу после премьеры Гамлет Высоцкого выглядел совсем юным, он спонтанно выступал против всякой неправды и чувствовал себя растерянным, когда узнавал о такой чудовищной несправедливости, как убийство его отца заговорщиками из числа самых близких ему людей. Позже его Гамлет становится человеком, осознавшим полную неспособность одолеть зло, ибо дворцовые перевороты глубоко укоренились в практике монархий, и лишь редкие из властителей умирали своей смертью. И это считалось естественным... Высоцкий настойчиво стремился наполнить роль злободневным содержанием. И зритель, и партнеры видели, как в духовном облике мятущегося средневекового принца, которого незаконно, обманом и злодейством, лишали королевского трона, раз от разу все резче проступали черты современной трагической личности, насильственно лишенной своего главнейшего и законного права — права самовыражения. К концу жизни он все больше и больше играл самого себя — произошло слияние образа и исполнителя в единое целое. Быть или не быть, молчать или говорить, на износ или в полсилы... Он вложил в Гамлета свою поэтическую судьбу и свою легенду, растиражированную в миллионах кассет. К вечной классике Высоцкий привязал еще и собственные терзания: алкоголь, наркозависимость, серьезные проблемы в театре, путаницу в личной жизни...
В.Смехов: «В 1980 году на служебном входе раздался звонок. Шутник спросил по телефону: "Кто у вас сегодня играет Высоцкого?" И вахтер, не моргнув, ответил: "Гамлет!"» Он настолько слился с Гамлетом, что мог жить и разговаривать от имени своего персонажа в любых условиях и при любых обстоятельствах. Его Гамлет в черном свитере с гитарой в руках — был он сам, в борьбе с противоречиями своего непростого времени, стремящийся обнажить его рубцы и раны, осмыслить и понять творимое вокруг. Его монолог «Быть или не быть?» — был монологом обреченности. «Быть» — значит смириться со злом и жить жизнью несправедливой. «Не быть» — противодействовать бытию и все равно погибнуть, потому что жизнь сильнее.
В 72-м году Высоцкий пишет стихотворение «Мой Гамлет». Он не положил его на мелодию, но однажды (в июле 1977 года) прочитал его для передачи мексиканского ТВ.
Это было глубочайшее проникновения в суть самого знаменитого персонажа всех времен и народов. Здесь он не только о Гамлете говорит, но и о самом себе:
Я прозревал, глупея с каждым днем,
Я прозевал домашние интриги.
Не нравился мне век и люди в нем
Не нравились. И я зарылся в книги.
Мой мозг, до знаний жадный как паук,
Все постигал: недвижность и движенье, —
Но толка нет от мыслей и наук,
Когда повсюду — им опроверженье.
В последнем куплете он говорит: «В рожденье смерть проглядывает косо». Даже не с первого крика, а с молчания в утробе матери начинает человек свой путь и молчанием же его заканчивает. Поэтому в финале спектакля умирающий Гамлет-Высоцкий отходит к стене, около которой сидел в начале, и там, приняв ту же позу, глядя в зал, произносил: «Дальнейшее — молчанье...»
После премьеры «Гамлета» поэзия Высоцкого меняет свое направление: из его текстов уходит «блатная» романтика, уходит спортивная тематика, появляется предвидение трагического конца... Тема смерти становится постоянной для него именно с этого времени. Все чаще появляется мысль уйти из театра: «Самая основная роль мирового репертуара сыграна. Чего же теперь делать дальше?! И вот теперь я все думаю, что же буду делать дальше в театре».
«...ЕМУ ОСТАЕТСЯ ПРОЙТИ НЕ БОЛЬШЕ ЧЕТВЕРТИ ПУТИ»
1972 г.
В этом году Высоцкий снимется в двух больших ролях у талантливых режиссеров, в ансамбле талантливых актеров...
В.Высоцкий: «Редко актеру может выпасть такой счастливый жребий, как в этом году мне. Почти одновременно я снимался у таких крупных режиссеров, как Александр Столпер и Иосиф Хейфиц. По методам работы — это два антипода: каждый идет к цели своим путем.
Иосиф Ефимович всегда спокоен и ровен, никогда не повышает голос. Все, что он делает и говорит, много раз продумано и до мельчайших подробностей выверено — от деталей костюма до поведения персонажа. Он рассказывает очень много вещей, которые, казалось бы, не о главном, не об образе, не о трактовке, а вокруг роли, но которые удивительно помогают понять и почувствовать что-то очень важное и необходимое.
Александр Борисович — полная его противоположность. Это человек бурного темперамента. Решение сцены он находит вместе с актерами тут же перед съемкой. Предлагает один вариант за другим, отвергает их, спорит, доказывает, бракует то, что сделано, и начинает все заново. Столпер снимает все синхронно.
Но работать с ними одинаково интересно. Оба они большие мастера, у обоих актеры хорошо играют и любят их, оба добиваются достоверности, правды в игре. Я получил подлинное творческое наслаждение от сотрудничества с этими художниками».
Работа в фильмах начнется в середине года, а пока дела другие и тоже интересные...
В декабре 71-го возобновились репетиции спектакля «Живой», а 3 января этого года театр с большой командой посетила министр культуры. Состоялся очередной просмотр «Живого». Увидев Высоцкого, Е.Фурцева мельком бросила: «Слушала пленку... Много такого, от чего уши вянут, но есть и прекрасные песни... «Штрафные батальоны» и еще что-то...» А в 68-м году за «Штрафные батальоны» Высоцкого ругали...
«ВЫСОЦКИЙ НАМ НЕ ПОДХОДИТ...»
6 февраля Виталию Шаповалову присвоили звание «Заслуженного артиста РСФСР». Высоцкий поздравил его одним из первых:
— Шапен, я поздравляю тебя, всех благ...
— Володя, ты меня удивляешь: ты меня с этим поздравляешь. От того, что мне присвоили это звание, я же не стану более талантливым или более известным. Вот тебе — зачем звание? Например, зачем Жану Габену звание народного артиста Франции? Есть Жан Габен, есть Марчелло Мастроянни... Ты есть — Владимир Высоцкий. Коротко. Красиво. Хорошо.
— А все-таки приятно....
Любимов оформлял представление на звание одновременно на троих: Высоцкого, Золотухина и Шаповалова. Высоцкого «засунули под сукно» на первой же инстанции — в райкоме партии. В Управлении культуры задвинули Золотухина, которому не простили отсебятину в «Десяти днях...». А Шаповалов понравился первому секретарю Московского горкома КПСС В.Гришину в спектакле «А зори здесь тихие...»: «Надо же, мне говорили: антисоветский театр, а я плакал...»
