стала как-то спокойнее или, вернее, деревяннее».
№ 4. Розалия Семеновна родилась в 1879 году. В возрасте 21–22 лет она вступила вместе с Владимиром Михайловичем в Екатеринославскую социал-демократическую организацию, то есть еще до раскола ее на большевиков и меньшевиков. Один из авторов сборника «История Екатеринославской социал-демократической организации, 1889–1903 года» Евгения Николаевна Адамович называет имена Розалии Семеновны и Владимира Михайловича среди «образованных интеллигентов, бывших за границей». Из воспоминаний следует, что со второй половины 1901 года Розалия Семеновна и Владимир Михайлович деятельно участвовали в жизни Екатеринославской социал-демократической организации. Среди книг Розалии Семеновны имеется и та, на которую ссылаюсь. На книге дарственная надпись: «Дорогой Розе на память о былом. 1902–1923. Борис и Надя». Это Борис Михайлович 350 и Надежда Михайловна, у которых Наташа побывала в Москве в 1929 году. Отсюда, вероятно, и сохранившиеся связи Розалии Семеновны с Керженцевым 351 и Савельевым 352, ставшими видными деятелями большевистской партии, а после Октябрьской революции занимавшими ответственные государственные и партийные посты. О партийной деятельности Розалии Семеновны после 1901 года сведений не имеется. От передовых идей, разделявшихся многими представителями интеллигенции того времени, не отошла, но нет никаких указании на ее партийную принадлежность после 1901 года.
№ 5. Встречу эту не забыть. Она произошла у ближайшей к Ольгино железнодорожной ветки. Достаточно было взглянуть на Наташу, чтобы понять, каким жестоким испытанием была блокада и как тяжек путь в [товарном] вагоне, не приспособленном для пассажирских перевозок. Я ее встречал на дровнях, но почему-то надо было сдать лошадь и сани в каком-то населенном пункте, отстоявшем на несколько километров от Ольгино. Дальше предстоял пеший путь. День был морозный, ветренный, близившийся к вечеру. Может быть, путь был и недолгим, однако для Наташи почти непосильным. Встреча не выходила из памяти. Мне захотелось написать об этой встрече Наташе вскоре после ее возвращения из Красноярска в Ленинград. Письмо получилось очень грустное, и я его не послал, но не уничтожил. В нем имеются такие вот строки: «Я вспоминаю ужасный день, когда мы с тобой пробирались по степи, окруженные метелью, ничего не видя вокруг, обвеваемые резким ветром. Мы были недалеко от цели, но ты ослабела, и я собрал тогда всю свою волю, чтобы помочь тебе, но как же тебе было тогда тяжело, какой ты была слабенькой и измученной! Мне и сейчас хочется плакать, когда вспоминаю все это. Иногда кажется, что это путешествие зимой по степи сквозь бурю почти что символ нашей жизни». Здесь же назову имя врача – Липгардт, русский немец, сосланный в село, что находилось рядом с Ольгино. Это был старый человек, врач с большим медицинским опытом, каким прежде отличались земские врачи. Он охотно помогал населению, любившему и уважавшему его. Он много сделал полезного для восстановления здоровья Наташи. Имя, достойное благодарной памяти.
№ 6. Магистральную линию в жизни Наташи составляла наука. Мы не раз в наших разговорах приходили к выводу, что единственное твердое основание в жизни, единственное, что никогда не изменяет человеку, – это его работа. Жизнь, прожитая нами, была жизнью ограбленной. Не только годами моего заключения и последующих за ними мытарств, но и искусственными преградами, встававшими на ее пути ученого. Этот последний много раз оказывался пересеченным всякими чуждыми науке обстоятельствами, бывали вынужденные перерывы в ее научной деятельности. Ее жизнь в науке была многострадальческой. Об этом скажу в своем месте. И о ее даре ученого тоже скажу. К этому имею разнообразный и разновременный материал – характеристики особенностей ее дара ученого деятелями биологической науки, органической химии, медицины. Сам знаю, что ее путь в науке отличался последовательностью и целенаправленностью, монизмом научных поисков, приводивших к положительным результатам, сохраняющих научную актуальность и в наши дни. Знаю, что основным мотивом, направлявшим ее научную деятельность, был мотив гуманный: поиски подходов к обогащению медицинской практики в области онкологических заболеваний. Мне всего труднее сказать о конкретном содержании ее исследований. Ее трудам на протяжении 50–70‐х годов посвящена статья профессора А. К. Белоусовой в журнале «Биохимия» 353. Но в своей науке Наташа работала сорок лет. Остается пробел в ее научной биографии, относящийся к двум предшествующим десятилетиям. Я перелистал книги из ее библиотеки, опубликованные в 30–40‐х годах. Она была их творческим читателем. Обилие подчеркнутых текстов, замечания на полях прочитанных книг, [в них] отмечено то, что представлялось ей перспективным, как и то, что, по ее мнению, уводило в сторону, являлось научно неоправданным. Из ее коллег, сотрудничавших с ней в первом этапе ее научной деятельности и мне знакомых, никого уже не осталось. Спросить не у кого. Список ее трудов? Он у меня есть, но он мало что скажет неспециалистам. В течение нескольких лет она работала в лаборатории профессора Л. М. Шабада в Институте экспериментальной медицины Академии медицинских наук. В монографии Шабада «Очерки экспериментальной онкологии» 354, вышедшей в свет в 1947 году, узнаем следующее: «В нашей лаборатории многочисленные исследования Ельциной были посвящены изучению тканевого дыхания и гликолиза печени при возникновении в ней опухолей, вызванных артоаминоазотолуолом… Оказалось, что в то время как в ткани, перевиваемой гепатомой, наблюдается резкое снижение дыхания и повышение гликолиза, эти изменения не наступают в процессе возникновения гепатомы. Таким образом, на основании исследований Ельциной и некоторых других авторов, получивших аналогичные результаты (например, Орра), пришлось прийти к выводу, что описанные Варбургом изменения тканевого обмена характерны лишь для „готовой“ опухоли, а не для процесса малигнизации, что они являются скорее следствием, а не причиной возникновения опухоли и, следовательно, они не могут объяснить механизма действия бластомогенных веществ».
№ 7. В архиве бывшего Центрального бюро краеведения (Москва) имеется машинопись исследования под названием «Использование принудительного труда на постройке Амурской железной дороги в 1910–1917 годах». Машинопись была подготовлена к изданию в 1933 году. Фамилия автора отсутствует, но из содержания работы следует, что автор был высокоэрудированным, широко обращавшимся к первоисточникам <…> и приходившим к вполне корректным заключениям. Из короткого исторического экскурса во введении становится известным, что начальное время использования принудительного труда на постройках железных дорог практиковалось уже с 1865 года. Принудительный труд применялся на постройке Московско-Курской, Курско-Киевской, Курско-Харьковской, Воронежско-Азовской железных дорог. Эти работы производились на отрезке времени с 1865 по 1870 годы. Труд заключенных был организован следующим образом: «Арестанты делились на десятки, выбиравшие себе старост, причем все обязывались круговой порукой; общее наблюдение было вверено надзирателям, которых приходилось по одному на 20–60 заключенных, смотря по условиям». Трудились преимущественно каторжане. Они располагались «лагерями в разных пунктах», «занимались постройкой
