Глава седьмая
Ливрейный лакей, вызывающий всеобщее удивление жителей Коломны, частенько стучит в дверь квартиры Глинки и величественно вручает Илье щегольский конверт, а в нем – приглашение на бристольской бумаге. Когда Глинка вскрывает эти конверты, в его жизни снова является Елена.
Только совсем не та, что встречала проезжего фортепианиста на пороге музыкальной лавки; совсем не та фея в стоптанных башмаках, что появлялась из музыкальной шкатулки и так отважно собиралась лететь в трубу вместе со стариком на колченогом стуле, а вырвавшись на небесный простор, сияла оттуда колдовской звездой.
Другая Елена шлет в Коломну бристольские картоны. Но и ей суждено жить в мире волшебства. В ее замке собраны самородки золота, а на страже сокровищ стоят малахитовые колонны, перенесенные в Петербург с заповедных уральских гор.
В дальней тридесятой стороне, на Устьвянских заводах и на Магнитной горе, люди вгрызались в земные недра, а в малахитовом петербургском замке миллионы от миллионов сами родились. Неподалеку высился медным монументом на площади царь Петр Алексеевич, дыбя коня. С него, царя, и повелись чудеса. Размахнулся когда-то Петр Алексеевич, пожаловал тульскому кузнецу Прокопию Демидову всякие земли и горы, – с тех пор вгрызаются работные люди в земные недра, а Кузнецовы правнуки загребают золото, и в назначенные дни весь Петербург едет на поклон в демидовскую малахитовую залу.
Здесь и живет кузнецова правнучка Елена Дмитриевна, дочь Демидова. Родитель рудоплавильными заводами интересуется, а дочка – музыкой. К родителю ездят сановные чины, биржевые пауки, торгово-промышленное сословие и аферных дел мастера; к Елене Дмитриевне – женихи и музыканты. Женихов кузнецова правнучка отнюдь не жалует, а музы кантов – весьма.
Музыканты ни рудами, ни плавильными заводами нисколько не интересуются, а за могучее, несказанной красоты и свежести контральто Елены Дмитриевны готовы отдать все демидовские золотые россыпи, и тем охотнее, что все равно никаких россыпей им не видать.
Будто и ничего примечательного в самой певице нет: медлительна она, и будто лень в ее серых глазах с поволокой. И поет Елена Дмитриевна тоже с ленцой, как бы в задумчивости. Но если кого-нибудь облюбует да споет ему сердечную песню, тому уж никуда не уйти.
Жила себе дочка при родителе, в миллионные хлопоты не мешалась, на жизнь издали поглядывала. А станет ей скучно – возьмет бристольский картон с золотым обрезом, помусолит карандаш и начнет писать приглашения, а ливрейные лакеи-скороходы с ними за ворота да кто куда.
Михаил Глинка охотно отзывался на все бристольские картоны, а однажды в зимний вечер, когда подал ему дядька Илья новую цидулу, вдруг задумался.
Ехать или подождать, когда будет готова соната? Соната шла как будто быстро и имела прямое касательство к Елене Дмитриевне. Но это вовсе не значило, что именно ей музыкант посвящал свое вдохновение. В жизни человеческой бывает, должно быть, только одна арфа. Сочинителя сонаты занимало совсем другое. И в том, неведомо для себя, действительно была повинна Елена Дмитриевна. Пока он не слышал ее голоса, ему казалось, что лучшие человеческие голоса могут довольствоваться уподоблением их инструменту: хотя бы лучшим итальянским скрипкам Амати или Страдивари. Теперь, когда он узнал голос Елены Дмитриевны, ему представилось, что любой Страдивариев инструмент мог бы гордиться, если бы запел так, как поет она. Если передать на инструменте все оттенки ее голоса, даже скромный альт выйдет в люди. Так родилась мысль об альтовой сонате.
Но почему же именно за сонату взялся Михаил Глинка, столь часто и основательно коривший себя за постоянные стычки с контрапунктом, в которых он сам был всегда виноват? Не задалась еще сочинителю, по его собственному нелицеприятному суждению, ни одна инструментальная пьеса, а он берется за сонату, форму которой веками чеканили величайшие музыканты.
Автор будущей сонаты для альта с фортепиано мог бы, пожалуй, сослаться на собственный опыт с альтовой партией, изобретенной в Новоспасском. Этот общепризнанный замухрышка в оркестре еще тогда, при ближайшем с ним ознакомлении, оказался совсем не замухрышкой. Но как ни было близко знакомство сочинителя с альтом, оно еще не давало ему прав на приступ к сонате. Все о тех же стычках с контрапунктом свидетельствовали задуманные, но не доведенные до конца секстеты и септеты и даже последний квартет, завершенный, но и осужденный автором тотчас после окончания.
И при всем том сочинитель работал именно над сонатой, и первое ее Аллегро, как ни придирался к себе Глинка, выходило куда как опрятно. Должно быть, нотные листы, разбросанные по всей комнате, уже незримо слагались в единую симфонию, живописавшую об отчаянных схватках и поражениях, которые стоят порой больше, чем иная победа, доставшаяся без труда.
В зимний вечер на нотном листе, где слагалось так стройно сонатное Аллегро, лежал бристольский картон, испещренный каракулями. Елена Дмитриевна звала прибыть немедля.
Ехать или вернуться к сонате? Глинка отодвинул картон в сторону и весь отдался сладостному ощущению. Мысль, которая была так беспокойна вне формы, находила точное выражение в звуках сонаты. Сочинитель, прищурившись, просмотрел свои нотные записи и весело воскликнул:
– Эврика! – И еще раз повторил, расхаживая по комнате: – Эврика!..
– Да нету их! – ответил с порога Илья.
– Кого?
– Известно кого, ватрушек ваших, Все поели, завтра печь будем!
Глинка остановился против дядьки, пряча улыбку:
– Слушай, Илья, и запомни: однажды в Спарте к олигарху примчался гонец…
Илья сделал было попытку укрыться от олигарха за дверью, но Глинка взял его за пуговицу:
– Стой и просвещайся!.. Гонец подает олигарху донесение, а олигарх пирует…
Илья, видимо, заинтересовался.
– Ага, насчет пиров тебе интересно! А ему, олигарху, не хотелось делами заниматься…
– Кому ж охота, – отвечал Илья, – некоторые олигархи и вовсе в присутствие не ходят!
– Не перебивай!.. «Важное, – говорит олигарху гонец, – очень важное известие!» – «А важное, так до завтра», – отвечал олигарх и, не читая, спрятал письмо.
Илья снова потерял интерес к рассказу, потому что из спрятанного письма наверное ничего не узнаешь.
– Но назавтра, – трагически окончил поучение Глинка, – неприятели уже ворвались в город и отрубили олигарху голову… Никогда, старик, не откладывай на завтра то, что надобно сделать сегодня, насчет ватрушек тоже. Понял?
– Понял, – неопределенно ответил Илья. – Завтра обязательно испечем!
– Зря я тебе про олигарха расказывал… – усмехнулся Глинка. – Ну, ступай, приведи извозчика получше!
