Особое место в декабристских воспоминаниях о 1812 годе занимают «Записки» С. Г. Волконского. Волконский отказывается от попыток дать целостное осмысление Отечественной войны, ссылаясь на то, что «весь ход кампании многими подробно, хотя большей частью весьма пристрастно в пользу личностей написан». Декабрист предуведомляет читателя, что его рассказ будет только о том, чему он «был или участником или свидетелем»[139]. Поэтому его повествование приобретает характер подлинного документа, содержащего порой уникальные сведения. Так, например, обращает на себя внимание эпизод, когда еще в самом начале войны Александр I поручил полковнику К. Ф. Толю «тайно видеться с князем Иосифом Понятовским, командовавшим тогда одним из корпусов наполеоновской армии». Переодетый Толь отправился «к Понятовскому, с тем чтобы заверить его, что государь имеет намерение восстановить Польшу и что если он, Понятовский, согласится оставить Наполеона и тем увлечет за собою и польское войско, имевшее полное доверие к нему, Понятовскому, то Александр провозгласит его королем польским, выставляя это не за измену, но за содействие его к восстановлению отечества. Ответ Понятовского был отрицательный, и он сказал Толю, что благодарит государя за намерение, но что честь ему не позволяет принять предложение, а в удостоверение уважения и признательности государю он не даст гласности всему этому, и Толь возвратился»[140].
Почти всю войну Волконский воевал в первом партизанском отряде, созданным Ф. Ф. Винценгероде по поручению Барклая де Толли. Этот отряд, состоящий из 4 казачьих, а также Казанского и драгунского полков, отступал к Москве параллельно движению наполеоновской армии. По словам мемуариста, партизаны «старались тревожить, где могли <…> хвост французской армии, а более захватывать фуражиров французских, отряжаемых вбок от главной дороги, и захватывать мародеров французских»[141].
Несмотря на то что русская армия отступала, по свидетельству Волконского, дух войска был довольно высоким. Этот дух не упал даже тогда, когда стало известно, что Москва будет сдана французам без боя у ее стен. «Всякий постигал, что защищать Москву на Воробьевых горах – это было подвергнуть полному поражению армию и что великая жертва, приносимая благу отечества, необходима»[142]. Такая ретроспективная оценка, кажется, является результатом позднейшего переосмысления событий. Возможно, что сам Волконский, как и Федор Глинка, понимал еще до оставления Москвы всю благотворность и неизбежность этого события. Однако в целом для войска было характерно резко негативное отношение к этому маневру. «После оставления Москвы, – пишет Ю. М. Лотман, – тактика Кутузова сделалась предметом многочисленных нападок. М. И. Кутузову приходилось сталкиваться и со злонамеренными интригами, и с искренним непониманием смысла его действий»[143]. Всеобщее негодование разделял или, по крайней мере, пытался использовать против Кутузова лично не расположенный к нему Александр I. В рескрипте на имя главнокомандующего царь писал: «Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству о потере Москвы»[144]. Волконский, бесспорно, точен, когда описывает чувства, которые владели им при оставлении Москвы: «Кровь кипела во мне, проходя чрез Москву с двумя моими знакомыми. Помню, что билось сердце за Москву»[145].
Если Бородино возродило дух русской армии, то пребывание в Тарутинском лагере укрепило ее материальные силы. Все мемуаристы единодушно отмечают благотворность пребывания армии в Тарутино. «В это время, – пишет А. Н. Муравьев, – армия наша усиливалась новыми артиллерийскими припасами и казачьими полками; она снабжалась обильным продовольствием и в сравнении с перенесенными трудами пользовалась даже некоторою роскошью во всех отношениях. Всякий день и весь день была в армии ярмарка. Из Калуги и других южных губерний приезжали торговцы, и хотя все продавалось дорого, так что, напр[имер], за один белый хлеб платили по 2 руб. ассигнациями, но все-таки можно было пользоваться этим лакомством, конечно, редким для небогатых офицеров, музыка играла у нас весь день, французы, напротив, страдали от голода, недостатка фуража и от всяких нужд: они видимо слабели, тревожились со всех сторон нашими партизанами, которые отбивали и уничтожали приходящие к нему подкрепления и выведывали все как в его лагере, так и в самой Москве»[146].
Единственное опасение вызвала якобы предполагаемая возможность заключения мира с Наполеоном. Поводом для подобного рода разговоров послужила миссия наполеоновского генерал-адъютанта Ж. А. Б. Лористона, посланного в Тарутино с предложением начать мирные переговоры. Подробно этот эпизод описан в воспоминаниях А. Н. Муравьева[147], а о том впечатлении, какое эта миссия произвела на офицеров, вспоминал декабрист П. Н. Свистунов: «В 1812 г. в Семеновском полку, стоявшем на биваках под Тарутиным, в то время как маршал Лористон неоднократно навещал в Леташовке князя Кутузова для переговоров о мире, оказавшихся впоследствии удачною хитростью русского главнокомандующего, мысль о готовившемся будто бы унизительном для России мире до того взволновала молодых офицеров, что они дали себе слово не прекращать борьбы с врагом, образовать партизанские отряды и с помощью крестьян преследовать неприятеля, пока он не покинет русской земли»[148].
В действительности была всего одна, а не несколько встреч Кутузова с Лористоном. Она состоялась 23 сентября. Лористон прибыл в главную квартиру с письмом от Наполеона, в котором говорилось о желании императора «положить предел этой распре между двумя великими и великодушными народами и прекратить ее навсегда». Кутузов отвечал, что он «навлек бы на себя проклятие потомства, если бы сочли его главным виновником какого-либо соглашения». Тогда Лористон просил Кутузова исходатайствовать для него у Александра I разрешение прибыть в Петербург, а до получения ответа объявить перемирие. Кутузов обещал послать запрос в Петербург, но в перемирии отказал. Тем не менее Александр, узнав об этой беседе Кутузова, остался недоволен самим фактом вступления в переговоры с представителем Наполеона[149]. Свистунов, хоть и неточен в деталях, в действительности очень точно передает настроение, царившее в войсках.
Наступление русской армии от Тарутино до Березины мемуаристы описывают, в общем, одинаково, останавливаясь, как правило, на деталях операций. В целом характер войны ими был уже понят. Понимая войну 1812 года как отечественную и народную, декабристы видели главную причину победы в том едином патриотическом духе, которым был охвачен весь народ. Уяснение этого мешало декабристам принять, с одной стороны, официальную версию о решающей роли царя и дворянства в войне, а с другой – французскую версию о решающей роли мороза.
