Тогда, в декабре, «блюдом дня» стал бифштекс по-татарски. В центр стола Тарасов водрузил даже не миску, а тазик со свежим говяжьим фаршем, посоленным, поперченным и украшенным сверху сырым яичным желтком. Гости, однако, к «блюду дня» отнеслись с опаской, и в ответ на упорные рекомендации Тарасова съесть бифштекс Аветисов произнес: «Анатолий Владимирович! Пусть это едят Альметов, Шалимов и Билялетдинов». — «Дураки!» — сердито засопев, ответил Тарасов, зачерпывая столовой ложкой желток вместе с сырым фаршем. Но ответ запомнил и позднее многим об этом со смехом рассказывал.
Хлебосольство Тарасова в хоккейном мире было общеизвестно. Он любил принимать гостей, угощать. Мог позвонить жене и сказать: «Нина, мы с Арне уже едем, скоро будем, накрывай». Арне — это друг Тарасова шведский тренер Стремберг. К их приезду на столе было всё, что только имелось в доме. И, конечно, — «тарасовка»: водка, настоянная на клюкве. (Рецепт прост: бутылка водки, стакан клюквы и две столовые ложки сахара, клюкву с сахаром следует залить водкой и перемешать миксером, получившееся держать в кастрюле 24 часа под крышкой, потом процедить и — готово.)
Машину Тарасов водил сам почти до конца жизни. Водил неплохо. Первой машиной была «Победа». На ней вся семья едва не разбилась — не по вине Анатолия Владимировича. Они отдыхали в Крыму, отлично провели отпуск: спали в палатке, кашеварили на костре, пили родниковую воду, купались в море. Тарасов мог взять путевки в любой дом отдыха, но, как говорит Татьяна, «не хотел с детьми приезжать на готовое». Поставил палатку неподалеку от моря и устраивал с дочками на берегу такие игры, что они с трудом потом доползали до палатки.
Когда возвращались, машина влетела на скорости в разлитую на дороге лужу масла. «Победу» закрутило, завертело, справиться с управлением было невозможно, ударились о столб. Пострадала только Таня: она спала на заднем сиденье, и ручка дверцы пробила ей голову. Кровь, сельская больница, швы, бинты, и первый раз тогда Татьяна видела, как плакал отец. У нее же от той аварии — регулярные сильные головные боли.
Не садился за руль Тарасов только в самые последние свои месяцы. Великий тренер не заработал себе ни на лечение, ни на похороны. Он мечтал о хорошей машине, но так и не смог ее купить. Более того, у него не вышло поменять разваливавшуюся уже «Волгу» на новую. Из магазина пришла открытка — пожалуйста, дескать, приходите с деньгами, забирайте, но в это время грянула очередная денежная реформа, и тарасовские сбережения, которые он, как добропорядочный гражданин, хранил в сберкассе, 36 тысяч рублей, заработанных, как он говорил, «на виду у всей страны», превратились в прах. Дочери уговаривали его снять все деньги и во что-то вложить, купить, наконец, дачу побольше. На эти деньги тогда можно было приобрести неплохой трехэтажный дом. «Зачем? — спрашивал Тарасов. — Мне хватит и этой». — «Но деньги могут просто пропасть, обесцениться». — «Этого не может быть. Власти так не могут поступить с народом». «До конца дней своих, — говорит Татьяна, — он не мог поверить, что государство уже никогда не вернет ему этих денег. Ошибался. Незадолго до маминой кончины ей вернули тот вклад. Перевели российские рубли в американскую валюту — получилось 846 долларов».
Татьяна Анатольевна, неплохо к тому времени зарабатывавшая, предлагала купить отцу новую хорошую машину. Но он был слишком самолюбивым, слишком щепетильным, чтобы принять — от дочери! — такой подарок. Предлагал Тарасову любую машину в подарок и его американский друг Уильям Татт — еще в те годы, когда Анатолий Владимирович тренировал сборную. Но он был категорически против: «Хорошо, возьму я эту машину. А потом мы случайно проиграем хотя бы один матч американцам или канадцам. И тут же скажут: Тарасова подкупили».
Тарасов никогда ничего не просил для себя. Однажды по делам команды беседовал с Василием Сталиным, и тот поинтересовался, нет ли у Тарасова личных просьб. Тарасов был краток: «Нет». Но Сталин-младший, которому, по всей вероятности, кто-то рассказал о том, в каких стесненных условиях проживает главный тренер команды, учинил Тарасову форменный допрос и выдавил из него информацию о коммуналке, в которой проживало на тот момент семейство Тарасовых. В коммуналке, как и во время войны, но только тогда — в деревянном домике, печка чуть ли не по-черному топилась и водопроводная колонка была на улице, а «после войны, когда родилась Татьяна, — вспоминала Нина Григорьевна, — нам дали комнату в коммунальной квартире — целых 17 квадратных метров на Красноармейской улице. Она казалась настоящим раем». А уж двухкомнатная квартира, выделенная Тарасову по прямому указанию Василия Сталина, в генеральском доме, построенном пленными немцами, стала, как говорила Нина Григорьевна, «для нас великим счастьем. Но потом, когда Галя и Таня подросли, — а ведь с нами еще и бабушка, — здесь сделалось тесновато. И я взялась уговаривать отца: давай попробуем обменяться на трехкомнатную. А он в ответ: “Как тебе не стыдно! Люди в подвалах до сих пор живут, а нам советская власть дала хоромы двухкомнатные”».
Когда Тарасовы получили квартиру на Соколе, к ним частенько приезжали помыться дальние родственники и знакомые, у которых возникали проблемы с водой.
Алексей Тарасов называет бабушку «собирательницей семей». «Она, — говорит Алексей, — поменяла-разменяла нас так, что все мы стали жить в одном доме — на Соколе. Видимо, все связано с ее порядочностью. Она была настолько кристальным человеком, что ей легко было, как мне кажется, договариваться с другими людьми — участниками обменных процессов. Не знаю, сколько сил она на это потратила, много, наверное, но ей удалось собрать нас в одном доме. В какой-то момент у семьи нашей там было четыре квартиры в разных подъездах».
В одной из этих квартир, образовавшейся в результате многоступенчатого обмена, стала жить Татьяна, вышедшая замуж за выдающегося пианиста Владимира Крайнева. Они оба постоянно уезжали, и Анатолий Владимирович шутил, что им нужно построить домик в Шереметьево возле взлетной полосы. «Я всегда говорил, — пишет Крайнев, — что наша с Таней семья держится за счет двух женщин — мамы и Гали, которые нас опекали, особенно меня. Когда Таня была на месте, в нашей жизни был порядок, у нее всё горело в руках, она всё успевала — уж не знаю как. Ставила две-три скороварки на плиту, готовила борщ, словно на роту солдат, тем более что так оно и было. Нина Григорьевна, когда мы познакомились и начали приходить мои друзья, говорила: “Господи! Я думала, что артист — это уединенность, тишина… А тут еще хуже, чем у спортсменов”».
Крайнев, как он сам признавался, когда-то «был диким фанатом: знал всё и всех». Но никогда не думал, что породнится и подружится с самим Анатолием Тарасовым. Однажды он привел Анатолия Владимировича в изумление точным перечислением состава троек ЦСКА и сборной образца 1964 года.
