Как-то мы с ним в Литературном кружке (с 1898 года существовал) пошли собирать в чью-то пользу деньги: он настоял, чтобы мы шли под руку. Я ему приходилась приблизительно до пояса, и за нами толпы ходили: верно, было забавное зрелище» (с. 76).
– Пап, а что мне одевать? – послышался капризный голосок проснувшегося сына. – Ты мне положил одежку?
Отец встал, молча взял одежку и набросился на мальчика, целуя его.
– Ага! Попался! Теперь я выиграю. Десять, одиннадцать...
Мальчик ловко подтянул ноги к подбородку и сильно послал их в грудь Отцу, который тут же делано свалился в конец кровати. Мальчик весело засмеялся, и вся хмурь еще не проснувшегося ребенка с него слетела. Такую они придумали игру: Отец лежит, читает, видит, как крадется мальчик, как бы не обращает внимание на него, а тот бросается на него, ловит двумя ручками щеки папы и страстно целует, несколько раз подряд, Отец делает вид, что пытается оторваться от него, а тот еще быстрее чмокает, считает про себя: десять, пять, шесть. «Я победил». – «Ну уж нетушки, я сейчас опять тебя постараюсь победить». И он хватает его, тот вырывается, смачно целует. «Ну ладно, ты сегодня меня победил, хитрюга...»
Эта игра вносила разнообразие в их жизнь. И сын частенько просил Отца:
– Пап, давай поиграем.
– Во что? – спрашивал Отец, делая вид, что не догадывается, о чем вдет речь.
– Давай поборемся.
И они начинали бороться. А мальчик заливался, когда ему что-нибудь удавалось сделать удачное. Да и Отцу эта игра была как бы продолжением зарядки...
Целуем миллион раз!
13 мая 1978 года».
«Галя!
Все у нас нормально. Только иногда Алеша закапризничает и откажется делать то, что обычно делает: не буду умываться, не буду есть, не буду убирать постель или пижаму. Находит, так сказать, недобрый стих. В этом и состоит большая трудность. Потому что и так трудно: то и дело беспокоишься, где он. Продолжаю расшифровку:
«Приближался День Победы. Отец предложил складчину, но «генералы» в гневе отвергли.
– Это наш день. Мы вас приглашаем, – сказала «генеральша».
– Но ведь это и наш день. День Победы всего нашего народа? – неуверенно возразил Отец.
– Ничего, Отец. Мы справимся, – подтвердил решение этого вопроса сам «генерал».
– Ну что ж, ладно. Скажите тогда, хоть чем мы будем вам полезны?
И вот, казалось бы, нормальный и обычный вопрос. А тут же возникли противоречия и разногласия. Михаил Давлетович Львов решительно заявил, что, если будет Антропов, он не может прийти на празднование Дня Победы.
– Почему? – спросил Друг.
– Два дня тому назад, – приготовился к обстоятельному рассказу, как обычно за последние дни, татарско-русский поэт, – моя жена и некоторые другие женщины из нашего корпуса решили поехать в Орджоникидзе, посмотреть, может, что-нибудь купить, говорят, там какие-то необыкновенные свитера.
– Сергей Козлов купил два шотландских свитера, – успел вставить реплику Друг.
– Так вот, я продолжаю. Конечно, женщины разговорились, заспорили, как ехать, взять такси или на автобусе. Вдруг выходит человек с лицом скопца и громко говорит: «Нельзя ли потише. Вы, видимо, не работаете здесь, а я работаю, вы мне мешаете». Ну, конечно, настроение он нам испортил. Вы, я вижу, знакомы с ним. Что это за человек? Я тридцать книг написал. И он мне еще говорит, что я не работаю, а кто он такой? Ах, какой мерзкий человек...
Что им было делать? Друг начал как бы реабилитировать Антропова в глазах Львова, но тот был неумолим. Нет, нет, он не может теперь быть равнодушен к нему. А между прочим, теперь-то он вспомнил, что как раз накануне отъезда сюда, в Коктебель, он, кажется, подписал с ним договор на какую-то повесть. Подсунула ему этот договор Диана. Нет, татарина нельзя было остановить.
Вечером 9 мая все начали постепенно собираться в 15-й комнате, у «генералов». Украинский поэт, живший напротив, в 16-й комнате, пришел одним из первых. Потом пришли Друг, Отец и Виктор Лихоносов, только что приехавший из Краснодара. Чуть позже Михаил Львов и Георгий Георгиевич Степанов, старый краснодарский писатель, написавший две книги о Сергееве-Ценском и роман «Закат в крови», который так и не увидел пока свет, как ни бились за него десятки людей, маститых и именитых. Ничто не помогает, потому что роман посвящен белому движению на юге России. Не было только жены Львова, Анжелы Андреевны. Именно этим и поспешил воспользоваться Львов, хлобыстнув полную рюмку водки за Победу. При ней он не позволил бы себе такое удовольствие. Первый тост был традиционным и обычным: за Победу, за торжество советского оружия и пр. и пр.
– Среди нас находится украинский поэт Микола Шеремет. Давайте послушаем его.
– Что ж, я могу сказать. Всем нам пришлось много пережить. Мне тоже многое довелось пережить прежде, чем пришла победа. Я был корреспондентом «Коммуниста Украины», был на фронте с первых дней. И вот попали в окружение, а потом в плен. Десятки людей попали в плен. Идем под конвоем, а сами думаем, как бы сбежать. Я, конечно, не говорю за других. Мне не верится, что я в плену, просто сердце отказывается верить, а приходится подчиняться немцам, ничего не поделаешь. А они все такие здоровые, молодые, сильные, чувствуют уже себя победителями, хохочут, смеются.
Все сидели молча, не перебивая и не делая лишних движений. Сколько лет были знакомы, а до сих пор никто из сидевших здесь даже не подозревал, что этот сильный и уверенный в себе человек испытал немецкий плен, ужасы рабства. Видно было, что Поэт тоже волнуется, переживает давнее, столь поразившее его, что он до сих пор помнит мельчайшие детали своего кратковременного пребывания в плену.
– Конечно, я сразу же начал думать о побеге. Договорились с одним здоровым красноармейцем. И на следующий день мы снова тронулись в путь от фронта. Гнали нас в сторону Германии. Многие уже начали отставать, раненые и ослабевшие. Мы видели, как их беспощадно пристреливали. Некоторые пытались бежать, но так неумело, что немцы тут же настигали их и расстреливали.
Так что побег требовал максимальной осторожности. Мой единомышленник отказался от этой мысли, я продолжал выжидать момент. И вот как-то немцы ушли куда-то, они и не особенно нас сторожили-то, уверенные в своей силе и правоте, мы были предоставлены самим себе. И я рискнул, забежал в одну хату. Там была молодайка. Я говорю ей: «Приюти, спрячь, я пленный». – «Нет, дядько, – а я был уже заросший, бриться-то нечем было, – убьют немцы, и тебя, и нас». Что делать? Выскочил из хаты, а тут как раз и объявили подъем. Еще через десятки километров от фронта остановились мы в небольшом селе. И я приметил яму, куда можно спрятаться. Предложил своему приятелю вместе спрятаться в ней, а перед этим набросать веток, соломы, чтобы немцы не увидели. Но он и на этот раз отказался, очень боялся. Тогда я попросил его накрыть меня всей этой трухой. Так он и сделал. Я спрыгнул туда и затаился в углу ямы, а он набросал на меня все, что там подвернулось под руками. Сижу ни живой ни мертвый, как говорится. Слышу, как закричали немцы, значит, сейчас поведут дальше. Что будет? Сами понимаете, что я тогда испытывал. Мимо меня зашуршали шаги. Послышались бодрые, уверенные шаги конвоиров. Один из них остановился около ямы. Ну, думаю, конец. Потом послышались шаги подальше. Ну, слава богу, пронесло. Через полчаса или больше около ямы остановились легкие шаги и мальчишечий голос крикнул: «Эй, дядько, вылезай. А то немцам скажем. Нас могут за это расстрелять. Скажут, что мы тебя ховаем». Вот чертенята, думаю. Кто им сказал, что я здесь прячусь. А делать нечего, с ними не поспоришь. Видно, кто-то из взрослых их подговорил. Вылезаю и иду в сторону фронта. Ни единой души, ни немцев, ни крестьян. Немцы еще не оставляли гарнизонов. Не было еще ни полицаев, ни старост. Был только сентябрь 1941 года. Прошел несколько километров, вижу, на дороге движется телега. Подошел, поздоровался. На возу дядько с молодайкой, едут на базар. Дали мне фуражку, кое-какую одежонку. Чуточку подвезли. А там уж стал пробираться ночами к линии фронта. Еле выбрался. Как я обрадовался, когда меня захватили свои и повели в штаб. На мое счастье, в штабе оказался мой товарищ, тоже корреспондент, который тут же радостно меня приветствовал. Так мне не пришлось проходить никакой проверки. К тому же когда мы оказались в окружении, меня научил один товарищ, опытный коммунист-подпольщик: «Надо спрятать партбилет и запомнить место. А номер его записать на маленькой бумажке и спрятать в резинку трусов». Так я и сделал. А когда немцы обыскивали, то, конечно, не догадались о возможной такой хитрости. Так я вытащил эту бумажку, меня одобрили. Ох, сколько пришлось испытать...
