«2 марта 1990 г. То, что я решил опубликовать, обычно завещают публиковать после смерти либо уничтожают при жизни. Но я игрок. И хочу выпить эту чашу при жизни. Хочу быть героем. Я решился на этот поступок, хотя кто-то назовет его богомерзким. Но посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу. Я хочу знать свою судьбу, будучи физически живым».
В. Золотухин оправдывает себя тем, что все изданное о Высоцком написано с учетом народного потрясения от его утраты, как компенсация за недоданное ему при жизни. При этом все негативное в облике и биографии Высоцкого сглаживалось. А вот у негото написано про живого Высоцкого при его жизни, то есть это – правда, не искаженная ни какими-либо эмоциями, ни извечным русским: об умершем – либо хорошо, либо ничего.
Вот это и есть неправда. Дневники написаны очень эмоционально, с упором как раз на все негативное в облике и биографии Высоцкого. Разве бывает зависть без эмоций? Кроме того, обычно дневники претендуют на точность дат и фактов, а у Золотухина очень многие записи сделаны со слов других, по слухам и сплетням, а при переизданиях подвергались модернизации!
Если бы Золотухин прочитал до конца знаменитое письмо А. С. Пушкина П. А. Вяземскому по поводу дневников Байрона, то, может быть, и поостерегся собственных себе посвящений. Там есть строки, обращенные как бы к Золотухину: «Писать свои memoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью, – на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать – braver – суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно».
Для тех, кто не знает о том, что В. Золотухин талантливый актер и интересный писатель, в дневниках собрана целая коллекция комплиментарных отзывов об актере, литераторе и «очень-очень русском человеке» – Валерии Сергеевиче Золотухине: работа над ролями, похвалы коллег, отзывы в прессе…
«Многое о себе сочиняю, придумываю, ведь я же – писатель, фантазер, игрок. Вот и вовлекаю в свою игру, предлагаю свои правила игры. Мне это интересно», – скажет он на презентации очередного издания дневников. Ну вот, например, он делится со своим дневником впечатлениями, вынесенными с вечера памяти Высоцкого 24 января 1987 года: «Открывал вечер М. Ульянов – ну, глыба, ну, ум, ну, мужик российский… И как на его фоне мелко и неумно выглядела наша шушера: Венька, дурак-Хмель – низкий, ни к слову, ни к делу, а так, заодно вспомнил Любимова, Леня манерный какой-то стал, суетливый… Белла Ахатовна так запоэтизировала свою интонацию, что не поймешь уж, о чем речь, – пародией на саму себя стала. А как же я выглядел? Родственники сказали – самое сильное впечатление Вы и Ульянов. Что мне остается делать, как принять эти слова на веру».
Вот так: две «глыбы» – Ульянов да Золотухин, а остальные – «шушера»!
Много в дневниках и самоедства – сожаления о том, что хотел сделать вот так, а получилось совсем иначе. «Не кокетничая и не оправдываясь, я тебе скажу так, читатель. Я противен себе во многих тогдашних описаниях и суждениях. Но противен – сейчас. Потому что сейчас все видится по-другому». И найден способ быстрого разрешения конфликта с самим собой. Следуя пословице «не согрешишь – не покаешься», Золотухин любит подчеркивать, что он человек верующий и, поставив свечку и помолившись в церкви, приводит душу и тело к согласию – типичная манера уговаривать себя, что любые мерзости можно оправдать, повинившись. («Я начинаю свой день с молитвы и стояния на голове. Молитва такая: “Господи, помилуй мя, грешного!”). Иногда суждения Золотухина о себе даже очень самокритичны: «Наверняка многие считают меня двуличным, скользким типом».
Главный редактор «Литературного обозрения» Л. Лавлинский в рецензии на напечатанную в его журнале повесть выражает надежду, что «серьезный читатель, узнавая о неприглядности закулисной жизни, легко простит людям искусства их слабости».
Очень была огорчена книгой мать Высоцкого – Нина Максимовна. Ее отношение к Золотухину сильно охладело. А ведь он прекрасно знал, сколько огорчений доставила родителям Высоцкого книга Влади, знал и то, как они боролись против издания ее книги в России. Больное тщеславие выше этики.
Из дневника:
«25 января 1992 г. День рождения Высоцкого. Мне обещали влепить оплеуху – на могиле ли, в театре ли, но меня найдут и влепят оплеуху. За мою публикацию дневников. Ты меня, Володя, прости, но оплеуху я за тебя снесу. А теперь… Господи! Дай мне прожить и пережить этот день с Богом.
День этот прошел, слава Богу. Оплеуху я еще не получил. Но странное невидение меня за кулисами Ниной Максимовной и ее сопровождающей меня насторожило».
«21 декабря 1993 г. Нина Максимовна. Надо найти возможность с ней объясниться через Люсю или через Никиту. Необходимо, чтобы они ее подготовили к моему визиту или звонку. Быть может, надо начать с поздравления, новогоднего».
Автора успокоила Л. Абрамова: «Не бери в голову, не обращай внимания на 80-летнюю, слегка свихнувшуюся от славы, добрую старуху… И ребята прочитали оба, и правильно все поняли, абсолютно будь спокоен… Ведь они то время не помнят, они его знают только по моим рассказам и собирают вот по таким бумажкам. Ты написал, как никто, точно».
Никита Высоцкий: «… я очень люблю дневники Золотухина, потому что они – как документ. 35 лет назад, записывая что-то про своего товарища Володю, он никак не мог рассчитывать на такую мемуарность звездную. И это какие-то очень чистые вещи. Там много деталей, которых я вообще до этого не знал».
Из дневника: «27 апреля 1991 г., Абрамова: Неужели, думала я, никто не скажет правды… Все, что о нем написано за все это время, все вместе сложить, не стоит страницы твоих дневников. Какая ты умница, что вел дневники… Я не могу без слез читать это… я иду по тем дням…»
Вот и получил Золотухин индульгенцию от родственников Высоцкого на свое «кривое зеркало души».
Из дневника: «28 января 1992 года. Дневники есть мгновения, зафиксированные моими окулярами-глазами. Если глаза – зеркало души… Значит в душе порча от того изображения в искривленном свете, обезображенном… Для вас. Я этого обезображивания, искривления, естественно, не вижу, и видеть не могу. Но у меня есть защитительная грамота от таких взглядов – заключение жены и матери детей Высоцкого, Люси Абрамовой.
23 декабря 1993 г. Любимов: «Мой сын одобрил твою книгу, а он человек злой. Это нехорошо, но он одобрил, а он – злой».
Память каждого человека избирательна. Обычно откладывается то, что хочешь помнить, фиксировать. По его собственному признанию: «Память стала треснутым сосудом, в котором удерживается в основном грязь».
