Тут начался полный "Фройндшафт". А когда Гюнтер разошелся и рассказал на пальцах, как его учили гопака танцевать, я смеялся добрых пять минут. Правда, было это в плену, ну да все равно.
Расставались мы со слезами. Они меня проводили и подарили на прощанье вымпел и книжку с пейзажами Германии, а я им — значок Ленина. В общем, все хорошо было, а на обратном пути попал я в автобус к "белоголовкам", к тому самому Красноярскому хору. У них женская часть ансамбля должна была быть исключительно блондинками (брюнетки соответственно перекрашивались), отсюда и прозвиже такое — "белоголовки".
Большинство из девушек тоже побывало в гостях, и два с половиной часа я наслаждался такими матерными частушками, что любо-дорого. Самая невинная была такая:
Я купила колбасу
И в карман положила.
Чем-то эта колбаса
Меня растревожила.
Я потом часто пел эту частушку знакомым девушкам. Реакция была самая разная: до 1988 года частушка вызывала улыбку, а позже (включая 92-й г.) — легкое недоверие, переходящее в злобу.
В конце поездки побывали в Берлине, посмотрели тамошние достопримечательности: монумент нашего воина с девочкой на руках в Трептов-парке, красивую улицу Унтер-ден-Линден, поляков, приезжающих на субботу-воскресенье торговать темными очками и помадой и, конечно же, знаменитую Берлинскую стену.
Совершенно дикое ощущение — знать, что буквально в 20 метрах от тебя проистекает какая-то другая разноцветная загадочная жизнь, от которой тебя охраняют пулеметы.
Западные немцы — тоже не дураки — никогда не упускали случая показать, "как у вас и как у них".
В те дни совсем рядом со стеной, на ступенях рейхстага они устроили грандиозный рок-концерт с участием европейских знаменитостей. И если за высокой стеной не было ничего видно, то слышно было очень хорошо.
Самая предприимчивая восточная молодежь забиралась на ближайшие здания и заглядывала через стену. Другие молодые люди просто слушали неподалеку и смотрели на этот глухой бетонный забор, пока он не рухнул под их испепеляющими взглядами в 90-м году, чему мы были почти свидетелями.
Это была так называемая поездка "по войскам", то есть концерты для наших военных, дислоцирующихся в ГДР.
Осень 1990 года. Немцы со страшной силой собираются объединяться. В городах, на улицах и в домах атмосфера надвигающегося праздника, ожидание чего-то небывалого, такого, о чем еще два-три года назад невозможно было и помыслить.
Неизбежные проблемы и трудности придут позже, а сейчас — настроение победы и радости.
Так, наверное, чувствовали себя наши родители в мае 1945 года, так чувствовал себя я 23–24 августа 1991-го.
Мы вообще довольно часто раньше выступали перед солдатами, а в Таманской и Кантемировской дивизиях — так просто регулярно, но дисциплина и порядок в наших частях в Германии были просто поразительными. Живописные военные городки, добротная еда, денежное содержание в марках — все это накладывало особыйзаграничный отпечаток.
Западники, собравшись объединяться, пошли очень далеко: тут и обмен марок один к одному, и замена товаров в магазинах, и выдача разных субсидий.
Все это коснулось и наших военных. Так, например, в Военном универмаге в одну ночь товары производства ГДР были заменены на западногерманские, а зарплата солдат и офицеров стала автоматически выплачиваться в бундесмарках.
Конечно, объединение Германий предусматривало полный вывод советских войск, который должен был быть оссуществлен поэтапно до 1994 года.
Наши военные разделились на два лагеря: на уезжающих скоро и на остающихся на сладких хлебах еще на какое-то время.
Согласитесь, что возможность даже для рядового солдата привезти со службы видеомагнитофон или японский телевизор чего-то стоит. Тут, кстати, и выяснился секрет дисциплины и порядка: в обычной армии за разного рода нарушения полагаются наряды, гауптвахта и т. д., а в Германии без разговоров отправляли дослуживать обратно с Союз, что, по мнению солдат, было хуже любой гауптвахты.
Даже в зале во время концертов была заметна дифференциация. Отъезжающие инстинктивно садились вместе и реагировали на музыку более бурно, как в последний раз.
Жили мы там в военных гостиницах, а иногда в свободных казармах, а однажды пришлось ночевать даже в изоляторе. Состав был такой, Директор, Подгородецкий, Ефремов и я.
Петя Подгородецкий, как все жизнерадостные полные люди, во сне заливался могучим храпом и имел в коллективе по этому поводу особые привилегии, как-то: отдельное помещение в гостинице и даже отдельную каюту на пароходе.
В этот раз такой возможности не было, и мы готовились к бессонной ночи.
Ефремов хмуро собирал около койки свою и чужую обувь, намереваясь использовать ее в качестве антихраповых снарядов, и смущенный Петька, который храпит не по злобе, а от природной радости, предложил пополнить арсенал своими кроссовками.
Наш Директор, неистощимая кладезь различных полезных и бесполезных сведений, посмеялся над наивными предосторожностями и прочитал целую лекцию о том, что с древних времен люди борются с храпом при помощи свиста. Оказывается, еще фараоны, услышав храп раба, сначала легонько посвистывали, а уж потом рубили гаду голову.
Я позволил себе пару критических замечаний, но Директор поклялся ужасной клятвой Гиппократа и забожился на фуфел, что мы сейчас сами все увидим. Несколько успокоенные, мы потушили свет.
Петр включился почти сразу, но на средней громкости, так что, если напрячься, можно было услышать стук падающей обуви. Когда кончились снаряды, Петька уже почти вышел на рабочий режим. Волшебный Директор похихикал торжествующе и стал насвистывать особым образом — так, наверное, проклятый преступник подзывал змею в рассказе Конан Дойля "Пестрая лента". Петька наддал еще. Тут Директор залился таким паровозным свистом, что, будь я Соловьем-разбойником, сразу бы пристал с вопросом, где он учился!
Наконец Петр Иванович достиг обычного уровня, и хотелось броситься к окну и пересчитать тяжелые танки, которые там вроде бы проходят. Директор все еще свистел, но все хорошее, к сожалению, быстро кончается. Его свист начал постепенно ослабевать, потом перешел в легкое постанывание и затем в тяжелый мужской храп уставшего гражданского человека.
Петька от неожиданности затих, видимо, прислушиваясь, облегченно вздохнул и радостно захрапел опять.
Уже под утро, вдосталь насладившись молодецкими звуками в стереорежиме, я вспомнил хороший солдатский способ: накинуть на морду храпящего военную портянку, — но ни у Ефремова, ни у меня портянки почему-то не нашлось.
