Вот и в Софии разверзлись хляби небесные, и на 4-ой песне мы, а в основном аппаратура, получили по полной программе: вечером из одного синтезатора вылили несколько литров воды, и он вышел из строя до конца гастролей. Надо было бы воспользоваться "опытом" Живкова и узнать заранее, какова погода в Москве.
Я прикрыл пульт крышкой и собственным телом и со стороны, наверное, был похож на один из фонтанов Петергофа, а когда сидящий рядом болгарский телевизионщик замерил небольшим прибором напряжение на корпусе пульта (220 вольт), стало совсем весело. Телевизионщик в своем дружеском расположении пошел еще дальше и рассказал забавную историю о том, как год назад на этой же площадке во время дождя выступала югославская группа и у них погиб звукорежиссер.
Подождав около полутора часов, концерт мы все-таки доиграли на следующий день в закрытом золе. Я вспоминаю об этом в общем-то рядовом случае только потому, что такого вселенского потопа не было ни до ни после болгарского концерта, и еще потому, что до конца поездки мне пришлось изображать тот самый перегоревший синтезатор, то есть звукоподражать из-за пульта в микрофончик: то шуметь прибоем, то петь птичками или налетать на зрителей порывами свежего летнего ветерка.
ГЕРМАНИЯНе опираюсь на точную хронологию, так как, например, в Германии "Машина" была шесть раз, вернее, семь (если считать двухдневную пароход-ную стоянку в гор. Любеке), поэтому собираю самые яркие впечатления. Итак, Германия. Точнее, тогда еще ГДР.
Ехали мы туда на поезде.
Насколько сильно "типично польский пейзаж" отличается от нашего, настолько "типично немецкий" — от польского. Неумолимо сказывается близость западной культуры.
Хочется писать банальности типа: "чистые, опрятные домики, ухоженные садики" и т. д., но что поделаешь, если действительно опрятные и ухоженные.
Германия была первой страной, где мы с размаху налетели на языковой барьер. И в Польше, и в Болгарии все хорошо понимали русский, и проблемы практически отсутствовали. Здесь же было очень трудно.
Вообще знакомство с иностранными языками обычно начинается в школе со стихов про мышку и с вранья про какую-то девочку, у которой "мама — доктор, а папа — рабочий", и у большинства, к сожалению, этим же и заканчивается, если, конечно, человек потом напрямую с языком дела не имеет.
Мои товарищи, да и я сам, учили в школе английский и заслушивались песнями "Битлз" и "Рол-линг Стоунз", а они, как известно, если и исполняли что-нибудь на языке Штирлица и Мюллера, то очень мало.
Так что мы были в основном англоговорящими, а как мучительно хотелось грохнуть в каком-нибудь баре кружкой о стойку и на безукоризненном "хох дойч" потребовать "повторить" или на худой конец толково объяснить заезжему провинциалу, как пройти к рейхстагу.
Мои познания в немецком ограничивались детскими воспоминаниями об игре в войну — "Хальт, хенде хох" — и одним небольшим фильмом про любовь, впоследствии обычно называемым порнухой. Там баба своему немецкому мужику все время говорила: " Шён! Дас ист фантастише унд сексуалише", а один раз даже: "Дас ист апетитлих". Мужик молчал как пень.
У меня на эти дела память хорошая, вот я в Германии и вворачивал где надо и где не надо.
А потом выучил "Гутен таг" и "Варум нихт".
Заходишь, к примеру, в магазин:
— Гутен таг, дас ист фантастише!
Они и радуются, как дети.
Или подходит к тебе на улице морда, говорит что-то долго и затейливо, а ты:
— Варум нихт?! — и пошел.
Чуть позже мне начало казаться, что немцы, кроме этих, и еще кое-какие слова употребляют.
Однажды зашли с Ефремовым в винный магазин посмотреть, что да как. За нами еще один мужик немецкий. На двери звоночек блямкнул, на звоночек из соседнего помещения фрау симпатичная вышла.
Мужик говорит:
— Битте, цвай фляшен.
А фрау ему — пакет. Он ей:
— Данке.
А она ему:
— Битте.
И оба улыбаются.
Мы с Валеркой стоим, делаем вид, что каждый день по нескольку раз такое видим.
Потом фрау к нам с длинной речью обратилась: дескать, чего надо?
Мы ей для солидности:
— Цвай фляшен.
Она подает две пузатые бутылки водки.
Пришлось денег дать. Зато на следующий день опять зашли посмотреть, а она сразу спрашивает:
— Цвай фляшен?
А мы думаем — чего уж тут:
— Цвай фляшен — и все дело!
В один из дней фестиваля (а это был опять фестиваль) по плану было посещение немецкой семьи.
К этому посещению все сильно готовились.
Немцы за два месяца до нашего прибытия у себя конкурс провели: кому такую честь оказать?
Надо было, чтобы из семьи кто-нибудь по-русски хоть чуть-чуть говорил, да и вообще, чтобы жили справно и могли перед высокими советскими гостями себя достойно показать. И еще было у меня сильное подозрение, что у них комиссии тоже предшествовали (ГДР же — недалеко от нас ушли); я даже представил себе такой вопрос:
— А скажите-ка нам, герр Тиман, какого числа в сентябре 1939 года мы на Польшу напали? Не знаете? Стыдно, а вдруг русские спросят.
Короче, построили нас в одну шеренгу: часть — из "Машины", часть — из других коллективов (в этом фестивале наших много участвовало). Хозяева ходят, выбирают. Очень похоже на картинку из учебника истории — "Рабовладельческий рынок в Риме".
Я очень хотел одному дядьке красномордому понравиться, вертелся перед ним и так и сяк, но он выбрал бабищу из Красноярского хора (их первых расхватали), а меня как неликвид подобрали совсем уж какие-то невзрачные.
Ну ничего, квартира у них четырехкомнатная, семья из пяти человек. За мной, оказывается, сыновья приходили, а папаша с мамашей дома готовились. У папаши лицо тоже довольно красное — я уж тут приободрился.
Нас-то до этого учили не плевать где попало и в скатерть не сморкаться, так что я — ни-ни, за весь вечер так нигде и не плюнул.
Оказалось, по-русски никто не понимает, как уж они отборочные туры прошли, не знаю.
Сажают за стол — честь по чести. Я собрал в кулак весь свой немецкий и заявляю:
— Дас ист фантастише унд апетитлих!
Мама чуть со стула не упала от неожиданности. Хорошо сидим. Действительно, все очень вкусно.
Через некоторое время взрослые сыновья и сама фрау начали проявлять признаки беспокойства. Пробовали пихать локтями папашу Гюнтера и пинать его под столом ногами. Наконец он достает фотографию Горбачева и бутылку шнапса (а это был у нас самый разгар антиалкогольной вакханалии) и делает такую вопросительную рожу, что мое решительное "Варум нихт!" прозвучало достаточно убедительно.
Тут начался полный "Фройндшафт". А когда Гюнтер разошелся и рассказал на пальцах, как его учили гопака танцевать, я смеялся добрых пять минут. Правда, было это в плену, ну да все равно.
