меня какой-то тест.
Я ужасно обрадовался стипендии и, возможно, предполагал, что ее дали и Томми, ведь он достаточно умен для этого. К тому же я совершенно позабыл, какой у Томми велосипед. Мой приятель оправился после конфуза, и, несмотря на разницу между нашими велосипедами, я не осмеливаюсь поднимать этот вопрос. Все это напоминает сцену появления Клинта Иствуда верхом на осле в картине «Хороший, плохой, злой». Да, велик Томми действительно стремный, но я не собираюсь рисковать и сообщать ему это напрямую.
Госфорт-парк находится приблизительно в семи километрах к северу от Ньюкасла. Там есть ипподром, и вообще это ближайшее к городу место, напоминающее деревню. Мы пускаемся в путь, я впереди, Томми на своем позорище сзади.
Мы проехали совсем чуть-чуть, и я понимаю, что так не годится: велик Томми совсем плох, и мне приходится ждать его на каждом углу. Я вижу, как он начинает злиться и уставать. Когда я в очередной раз жду его, то вижу, как он останавливается и с ненавистью сталкивает свой велик в канаву со словами:
«Гребаное дерьмо собачье».
Я возвращаюсь к нему. Мой байк – великолепный красный цвет и сплошной блеск хромированных деталей.
«На что ты, бл. дь, уставился?» – разъяренно спрашивает Томми.
«Томми, такими темпами мы никогда не доедем до Госфорт-парка, – нетерпеливо говорю я и, чуть подумав, твердым голосом добавляю: – Давай ты пересядешь на мой велик, а я возьму твой».
Результат не заставил себя ждать. Томми смотрит на мой велосипед и с подозрением косится на меня.
«А кто его тебе купил?»
«Отец», – коротко отвечаю я.
«Да у тебя вроде не день рождения?»
Я не знаю, что ему на это сказать.
«Ты что, стипендию получил?»
Я не отвечаю на его вопрос. Вместо этого спрашиваю: «Ты пересаживаешься на мой велик или нет?»
Томми переводит взгляд на велосипед и внимательно его осматривает, задумчиво поглаживая пальцами подбородок.
«Давай попробую», – произносит он наигранно равнодушным тоном и пересаживается на мой велик. На нем он выглядит офигенно круто.
Я достаю из канавы его позорище, и мы трогаемся. Теперь Томми уезжает вперед, а я пытаюсь его догнать, проклиная в душе его древний велосипед с погнутым передним колесом и смешными педалями.
«Сдай эту хрень на металлолом!» – кричит мне какой-то шутник на углу. Я и так выбиваюсь из сил, а тут еще надо мной издеваются. Бессмысленно говорить прохожему, что тот красный велик с белобокими шинами на самом деле принадлежит мне и я просто делаю одолжение приятелю.
Очень скоро я сам пинком отправляю позорище на двух колесах в канаву, громко проклиная тех, кто сделал этот велосипед.
«Хочешь, чтобы я вернул тебе твой велик?» – спрашивает Томми.
Мы все-таки умудряемся добраться до Госфорт-парка и вернуться домой до темноты. Последний отрезок маршрута Томми едет на новом велосипеде. Он едет «без рук» и нарезает вокруг меня опасные круги.
Мы расстаемся на углу Стейшен-роуд и Уэст-стрит. Я беру у него свой велосипед и отдаю ему его позорище.
Перед тем как разъехаться по домам, он произносит:
«Это… спасибо».
«Не за что», – отвечаю я.
Томми был моим лучшим другом почти шесть лет. В течение последующих пары лет наши пути, увы, разойдутся навсегда. Но именно в тот период жизни мне было суждено найти друга на всю жизнь.
Многие члены нашей семьи музицируют: мама играет на пианино, папа поет, даже дедушка Том задумчиво перебирает струны своей мандолины. Все это приводит меня к смелому выводу о наличии у меня музыкальных генов.
Младший брат Агнес, мой двоюродный дедушка Джо, раньше играл на аккордеоне. Он часто в шутку говорил, что джентльмен – это тот, кто умеет играть на аккордеоне, дедушка Джо делал театральную паузу и заканчивал мысль: «Но не делает этого!»
Во время войны дядю Джо упоминали в «сводках с фронта». Его батальон окопался на пляже на острове Крит и несколько недель ждал эвакуации на кораблях ВМФ Англии. Все это время их безжалостно бомбили немецкие «Штуки» – бомбардировщики Ju-87. Как стало известно из фронтовых сводок, дядя Джо играл на аккордеоне, «поддерживая высокий моральный дух бойцов в тяжелой ситуации».
Дядя Джо точно не был героем в стиле Рэмбо. Он боялся бомб точно так же, как и все остальные солдаты на том пляже, но я понимаю, зачем дядя тогда играл на аккордеоне, и я его за это обожаю. Дядя Джо пережил войну и потом еще долго, даже уже выйдя на пенсию, играл на органе в клубе для рабочих.
Свою первую гитару я получил от другого дяди, который, правда, не был моим родственником. Это был один из старых друзей отца, который иммигрировал в Канаду и перед отъездом оставил у нас на чердаке часть своих вещей, среди которых оказалась старая акустическая гитара с пятью заржавевшими струнами. Я впиваюсь в гитару пальцами, как изголодавшийся человек в корку хлеба. Я скучаю по пианино. Я перестал травмировать бабушку своими атональными музыкальными экспериментами. Мама ни словом не обмолвилась о пианино с тех пор, как музыкальный инструмент увезли на синем фургоне, но я точно знаю, что она по нему скучает.
Гитаре нужны новые струны, и мне надо понять, как на ней играют. Рядом с кинотеатром Gaumont находится магазин музыкальных инструментов Braidford’s Music Shop. Мистер Брэйдфорд – мужчина с диковато торчащими в разные стороны седыми волосами, очками с толстыми, как донышко пивной бутылки, линзами и весьма специфическим говором. Разобрать, что он говорит, отнюдь не просто. Такое ощущение, что в словах он произносит одни гласные. В его магазине я видел, как несколько тедди-боев в длинных, отороченных бархатом пиджаках, галстуках-селедках, ботинках с высокой подошвой из «манки», так называемых «бордельных тихоступов», пытались над ним посмеяться. Тедди-бои делали странные для музыкального магазина заказы и прыскали от смеха, зажимая рты ладонью.
«Можно полфунта сосисок и два батона сервелата, мистер Брэйдфорд».
Старик долго собирается с силами, слова медленно поднимаются из его груди к губам. Проходит, как кажется, вечность, но потом не без раздражения он произносит:
«Эоо маааа ууузыкаальных ииин…»
«Что-что? Старик, а ты на нормальном английском можешь объяснить?»
Мне очень хочется, чтобы я был достаточно смелым для того, чтобы сказать им: «Он говорит, что это магазин музыкальных инструментов, гребаные идиоты».
Но я молчу. Мне стыдно за то, что я – трус и слишком маленький, чтобы связываться с этими парнями. Я боюсь их, и они даже не замечают моего присутствия.
«Хорошо, тогда банку краски шотландской расцветки и пакет дырок от гвоздей».
Вскоре парням надоедает это развлечение,
