Но главное тут даже не это.
Главное – то, что и в первом, и во втором варианте эта глава, которой начинается роман, играет ОДНУ И ТУ ЖЕ СЮЖЕТООБРАЗУЮЩУЮ РОЛЬ.
И там, и тут крамольный разговор прослушивается органами госбезопасности, записывается на плёнку, и магнитофонная запись эта расшифровывается.
Расшифровывается там, где разворачивается основное действие романа, и при прямом участии главных его героев.
...
...Смолосидов пристраивал на маленьком лакированном столике магнитофон, а генерал Бульбанюк, вся голова которого была как одна большая, непомерно разросшаяся картошка с выступами носа и ушей, говорил:
– Вы – заключённый, Рубин. Но вы были когда-то коммунистом и, может быть , когда-нибудь будете им опять.
«Я и сейчас коммунист!» – хотелось воскликнуть Рубину, но было унизительно доказывать это Бульбанюку.
– Так вот, советское правительство и наши Органы считают возможным оказать вам доверие. С этого магнитофона вы сейчас услышите государственную тайну мирового масштаба. Мы надеемся, что вы поможете нам изловить этого негодяя, который хочет, чтоб над его родиной трясли атомной бомбой. Само собой разумеется, что при малейшей попытке разгласить тайну вы будете уничтожены. Вам ясно?
– Ясно, – отсек Рубин, больше всего сейчас боясь, чтоб его не отстранили от ленты. Давно растеряв всякую личную удачу, Рубин жил жизнью человечества как своей семейной. Эта лента, ещё не прослушанная, уже лично задевала его.
Смолосидов включил на прослушивание.
И в тишине кабинета прозвучал с лёгкими примесями шорохов диалог нерасторопного американца и отчаянного русского...
Угрюмым псом сидел над магнитофоном ненавистливый Смолосидов. Чванливый Бульбанюк за просторным столом Антона с важностью подпер свою картошистую голову, и много лишней кожи его воловьей шеи выдавилось поверх ладоней. Когда и как они расплеменились, эта самодовольная, непробиваемая порода? – из лопуха комчванства, что ли? Какие были раньше живые, сообразительные товарищи! Как случилось, что именно этим достался весь аппарат, и вот они всю остальную страну толкают к гибели?
Они были отвратительны Рубину, смотреть на них не хотелось. Их рвануть бы прямо тут же, в кабинете, ручной гранатой!
Но так сложилось, что объективно на данном перекрестке истории они представляют собою её положительные силы, олицетворяют диктатуру пролетариата и его отечество.
И надо стать выше своих чувств! И им – помочь!
Именно такие же хряки, только из армейского политотдела затолкали Рубина в тюрьму, не снеся его талантливости и честности. Именно такие же хряки, только из главной военной прокуратуры, за четыре года бросили в корзину десяток жалоб-воплей Рубина о том, что он невиновен.
И надо стать выше своей несчастной судьбы! Спасать – идею. Спасать – знамя. Служить передовому строю.
(Александр Солженицын. В круге первом. М. 2006. Стр. 204–205)
Это – из «атомного» варианта.
В «лекарственном» слова Бульбанюка о государственной тайне мирового масштаба и необходимости изловить «негодяя, который хочет, чтоб над его родиной трясли атомной бомбой», были, разумеется, неуместны. И тут их нет. Но общий смысл сцены и её словесное оформление и здесь – те же, что в «атомном»:
...
Смолосидов включил обратный перемот...
Лента кончилась. Рубин вынул лицо из ладони, посмотрел на угрюмого Смолосидова, на бессмысленного чванливого Бульбанюка. Они были ему отвратительны, смотреть на них не хотелось. Но здесь, на этом маленьком перекресточке истории, именно они объективно представляли собою её положительные силы.
И надо было стать выше своих чувств!
Именно такие же мясники, только из армейского политотдела, затолкали Рубина в тюрьму, не снеся его талантливости и честности. Именно такие же мясники, только из главной военной прокуратуры, за четыре года бросили в корзину десяток жалоб-воплей Рубина о том, что он не виновен.
И надо было стать выше своей несчастной судьбы!
И хотя эти достойны были, чтоб их прямо здесь, в комнате, рвануть противопехотной гранатой, – надо было не им служить, а – стране своей, её передовой идее, её знамени.
(А. Солженицын. В круге первом. Париж. 1969. Стр. 232–233)
В «лекарственном» варианте, – как и в «атомном», – Рубин БОЛЬШЕ ВСЕГО БОИТСЯ, ЧТОБ ЕГО НЕ ОТСТРАНИЛИ ОТ ЛЕНТЫ.
И Нержин, уже давно расставшийся с былой своей верой в коммунизм и мировую революцию, И ТАМ, И ТУТ ЕМУ В ЭТОМ ПОДЫГРЫВАЕТ:
...
...еще когда в дверях было произнесено Ройтманом слово звуковид, Рубин и Нержин встрепенулись: их работа, над которой все до сих пор большей частью смеялись, выплыла на Божий свет. За те сорок пять секунд, в которые Ройтман довел Севастьянова до Рубина, Рубин и Нержин с остротой восприятия и быстротой решений, свойственной только зэкам, уже поняли, что сейчас будет смотр – как Рубин читает звуковиды, и что произнести фразу перед микрофоном может только один из «эталонных» дикторов – а такой присутствовал в комнате лишь Нержин. И так же они отдали себе отчёт, что хотя Рубин действительно читает звуковиды, но на экзамене можно и сплошать, а сплошать нельзя – это значило бы кувырнуться с шарашки в лагерную преисподнюю.
Но обо все этом они не сказали ни слова, а только понимающе глянули друг на друга.
И Рубин шепнул:
– Если – ты, и фраза твоя, скажи: «Звуковиды разрешают глухим говорить по телефону».
А Нержин шепнул:
– Если фраза его – угадывай по звукам. Глажу волосы – верно, поправляю галстук – неверно...
Загудел ВИР. Нержин ушел в будку (ах, как позорно выглядела сейчас обтягивающая её мешковина!.. вечная эта нехватка материалов на складе!), непроницаемо заперся там. Зашумел механизм, и двухметровая мокрая лента, испещренная множеством чернильных полосок и мазанных пятен, была подана на стол Рубину.
Вся лаборатория прекратила работу и напряженно следила... Нержин вышел из будки и издали безразлично наблюдал за Рубиным. Стояли вокруг, один Рубин сидел, посвечивая им своей просветляющейся лысиной. Щадя нетерпение наблюдателей, он не делал секрета из своей жреческой премудрости и тут же производил разметку по мокрой ленте химическим карандашом, как всегда плохо очинённым.
– Вот видите, некоторые звуки не составляют ни малейшего труда отгадать, например, ударные гласные или опорные... ...сейчас уточню, сейчас... Антонина Валерьяновна, не вы ли у меня взяли лупу? Нельзя ли попросить на минутку?
Лупа была ему абсолютно не нужна, так как ВИР давал записи самые разляпистые, но делалось это, по лагерному выражению, для понта, и Нержин внутренне хохотал, рассеянно поглаживая и без того приглаженные волосы. Рубин мимолетно посмотрел на него и взял принесенную ему лупу. Общее напряжение возрастало, тем более, что никто не знал, верно ли отгадывает Рубин. Севастьянов пораженно шептал:
