И вот с этим Спиридоном происходит у Нержина такой, – может быть, самый важный для автора во всем этом его романе, – разговор:
...
– Давно хочу тебя спросить, Спиридон Данилыч, пойми меня верно. Вот слушаю, слушаю я про твои скитания. Крученая у тебя жизнь... Все чего-то ты метался, пятого угла искал – ведь неспроста?.. Вернее, как ты думаешь – с каким... – он чуть не сказал «критерием», – ... с меркой какой мы должны понимать жизнь? Ну, например, разве есть люди на земле, которые нарочно хотят злого? Так и думают: сделаю-ка я людям зло?.. Во ты говоришь – сеяли рожь, а выросла лебеда. Так все-таки, сеяли-то – рожь или думали, что рожь? Может быть, люди-то все хотят доброго – думают, что доброго хотят?.. Убедят себя, что они хорошо делают, а на самом деле выходит худо.
Наверно, не очень ясно он выражался. Спиридон косовато, хмуро смотрел, ожидая подвоха, что ли.
– А теперь, если ты, скажем, явно ошибаешься, а я хочу тебя поправить, говорю тебе об этом словами, а ты меня не слушаешь, даже рот мне затыкаешь, в тюрьму пихаешь – так что мне делать? Палкой тебя по голове? Так хорошо, если я прав, а если мне это только кажется, если я только в голову себе вбил, что я прав? Да ведь если я тебя сшибу и на твое место сяду, да «но! Но!», а не тянет оно – так я и трупов нахлестаю? Ну, одним словом, так: если нельзя быть уверенным, что ты всегда прав, – так вмешиваться можно или нет? И в каждой войне нам кажется – мы правы, а тем кажется – они правы. Это мыслимо разве – человеку на земле разобраться: кто прав? Кто виноват? Кто это может сказать?
– Да Я тебе скажу! – с готовностью отозвался просветлевший Спиридон, с такой готовностью, будто спрашивали его, какой дежурняк заступит дежурить с утра. – Я тебе скажу: волкодав – прав, а людоед – нет!
– Как-как-как? – задохнулся Нержин от простоты и силы решения.
– Вот так, – с жестокой уверенностью повторил Спиридон, весь обернувшись к Нержину: – Волкодав прав, а людоед – нет .
И, приклонившись, горячо дохнул из-под усов в лицо Нержину:
– Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолёт, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, семью твою перекроет, и ещё мильён людей, но с вами – Отца Усатого и всё заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерях, по колхозах, по лесхозах? – Спиридон напрягся, подпирая крутыми плечами уже словно падающую на него лестницу, и вместе с ней крышу, и Москву. – Я, Глеба, поверишь? нет больше терпежу! терпежу – не осталось! я бы сказал... – Он вывернул голову к самолёту. – А ну! ну! кидай! рушь!!
Лицо Спиридона было перекажено усталостью и мукой. На красные нижние веки из невидящих глаз наплыло по слезе.
(Там же. Стр. 419–420)
Не стану утверждать, что автор романа думает и чувствует так же, как этот его персонаж, – что он тоже готов обрушить на головы своих соотечественников всю мощь разрушительного ядерного удара. Но одно несомненно: у него тоже нет ни малейших сомнений насчёт того, КТО в этом раскладе «волкодав», а кто – «людоед».
Позже, оказавшись на Западе, Солженицын усомнится в верности этого своего тогдашнего взгляда:
...
...Летом 1983-го Сахаров выступил («Форин эфферс») с письмом к стенфордскому физику Сиднею Дреллу, на редкость верно (и удивительно совпала его точка зрения с тем, что я говорил о ядерном вооружении в Лондоне только что, весной 83-го): что роковой ошибкой Запада было положиться на «ядерный зонтик», а выход – в обычных вооружениях. И, возражая Дреллу (и очень в пользу Запада): даже нельзя замораживать вооружения на нынешнем уровне, Штатам надо устанавливать новые крупные ракеты «MX». За это тут же на Сахарова напали четыре советских академика в «Известиях»: «...ненависть к собственной стране и народу... призывает к войне против собственной страны», – но одновременно и «Вашингтон пост» выразила разочарование: «мы думали, Сахаров за остановку гонки вооружения, а его позиция приближается к Солженицыну...»
Проявить такую смелость изнутри СССР, да из ссылки! – и получить оплеухи с обеих сторон.
(А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов. Новый мир. 2000. № 12. Стр. 143)
В 1983-м он, стало быть, ещё думал об этом, как в ту пору, когда писал «атомный» вариант своего «Круга». Но в 1994-м к этим воспоминаниям о тогдашнем своём единомыслии с Сахаровым сделал такое примечание:
...
И правда: в заблуждениях о природе Запада мы с Сахаровым были сходны, повторяли общую ошибку. С какой тревогой об американской судьбе я когда-то писал «Круг» с истинной «атомной» историей, в каком сюжете, по иронии переводческих обстоятельств, и посегодня в Америке не напечатанный. Столько лет я был уверен в правильности: пусть атомная бомба остаётся у них, только б не у коммунистов. Но постепенно дошёл: не к добру она у них, как и преступно же воспользовались в Японии.
(Там же)
В то время, когда писался «атомный» вариант «Круга», никаких колебаний на этот счет у него вроде не было: Америка, какая бы она ни была, – волкодав , а «Батька Усатый» и всё его, как говорит Спиридон, «заведение», – людоед .
Но кое-какие сомнения – и насчёт Америки тоже – у него и тогда все-таки появлялись. Тут тоже все не до конца было ему ясно:
...
Бобынин отдельно крупно шагал по главному кругу прогулки, когда к нему наперехват, как быстрый катер к большому кораблю, сближая и изгибая курс, подошёл маленький Герасимович.
– Александр Евдокимыч!
Вот так подходить и мешать на прогулке не считалось среди шарашечных очень вежливым.
К тому ж они друг друга и знали мало.
Но Бобынин дал стоп:
– Слушаю вас.
– У меня к вам один научно-исследовательский вопрос.
– Пожалуйста.
И они пошли рядом, со средней скоростью.
Однако полкруга Герасимович промолчал. И лишь тогда сформулировал:
– Вам не бывает стыдно?
Бобынин от удивления крутанул чугунцом головы, посмотрел на спутника (но они шли). Потом – вперёд по ходу, на липы, на сарай, на людей, на главное здание.
Добрых три четверти круга он продумал и ответил:
– И даже как!
Четверть круга.
– А – зачем тогда?
Полкруга.
– Чёрт, всё-таки жить хочется...
– Так не корите, что система плоха. Сами виноваты.
Полный круг.
– Александр Евдокимыч! Ну а если бы за скорое освобождение вам предложили бы делать атомную бомбу?
– А вы? – с интересом быстро метнул взгляд Бобынин.
– Никогда.
– Уверены?
– Никогда.
Круг. Но какой-то другой.
– Так вот задумаешься иногда: что это за люди, которые делают им атомную бомбу?! А потом к нам присмотришься – да такие же, наверно... Может, ещё на политучёбу ходят...
