А помещик Х.О. Острожский-Лохвицкий с наивной простотой, рассказывает в своих записках, как, напившись со своими гостями, решил устроить фейерверк, и поспорил с местным попом, кто из них лучше стреляет из пушки. Дело кончилось дракой и судом, а итоги подводились в трактире.[198]
Позже, уже в самом конце XVIII века, сделалось неприличным быть пьяным постоянно и напиваться в открытую. Но долго еще в провинции сохранялся тип старика-помещика, жившего привычками ушедшего века, вроде дяди писателя Полонского А.Я. Кафтырева: «не только перед обедом, но и перед чаем и перед завтраком, и перед ужином водку пил, но бранил старосту за пьянство, и читал встречным крестьянам уроки трезвости»[199].
Постепенно водки и наливки занимают подобающее им место в домашнем семейном быту, а на первый план в официальном общении выдвигается виноградное вино — в современном его значении. Наиболее употребимым, в начале XIX века, было цимлянское вино. Оно было самым дешевым (1 рубль за бутылку вместо 3-х за венгерское)[200]. Держали и самодельное вино, например, шампанское из смородины[201]. Но на званых обедах полагалось пить вина настоящие, то есть европейские. Типовой набор вин, покупаемый в Москве, для отправку в усадьбу, выглядел так: шампанское, венгерское (токай), ренвейн, малага, мадера плюс крепкие напитки — францвейн и «водка бордосская» (то есть из винограда — именно то, что так хотела видеть в русском исполнении Екатерина II).
Разумеется, среди помещиков были настоящие любители, знатоки и коллекционеры. Один из них — Акакий Порфирьевич Демидов, вполне мог бы получить наименование русского Атоса, если бы роман «Три мушкетера» был бы уже написан. Он держал в своем погребе вина выдержкой до 80 лет, каждое на специально отведенной полке и, приказывая принести какую-нибудь бутылку, объяснялся с прислугой знаками, поднимая вверх правую или левую руку с растопыренными пальцами. Угощая гостей, он не терпел только одного — недопитого стакана: «А зачем же ты, душенька, наливал? — говорил он ласково, — Пей, или я велю, дружище, влить тебе за пазуху".[202]
Другой коллекционер, помещик Евтих Сафонов, больше всего любил проводить экскурсии по своему грандиозному погребу, где стояли бочки «от времен, покрытых неизвестностью»[203]. Пробовали вина из специального серебряного ковша, после чего не каждый «экскурсант» был в состоянии самостоятельно найти дорогу из погреба.
Столь популярное занятие не могло не найти своего отражения в фольклоре. Вот несколько выражений конца XVIII века. Выпить называлось «пройтись» по одной, другой, третьей[204]. На первой стадии этого процесса человек находится «под куражом», чуть дальше — «на девятом взводе», ну а под конец напивался «до положения риз»[205]. А в заключение — одна из любимых пословиц графа А. Г. Орлова: «Кто уступает пьяному и дураку, тот всех на свете умнее»[206].
«Нечего писать мне отсюда достойного твоего любопытства; я живу между своею семьею и посреди псовой охоты»[207]. Эти строки принадлежат П.В. Завадовскому, но подписаться под ними тогда, в 1885 году, мог (без преувеличения) каждый второй помещик. Псовая охота не просто развлечение — это стиль жизни, неотделимый от эпохи, одна из главных примет усадебной жизни русских дворян, вместе с ней родившаяся, расцветшая и почившая. Еще в XVII — начале XVIII века охота была главным образом придворным развлечением. Высшей степенью этого искусства была соколиная охота, лучшим знатоком которой считался в свое время царь Алексей Михайлович, создавший даже особые Приказы: Сокольничий и Ловчий и утвердивший «Устав соколиной охоты».
По естественной потребности придворных копировать привычки государя, охоту (псовую и соколиную) держали в своих вотчинах и бояре. Но при Петре I, любившем только полезные развлечения, охота была не в почете. Соколиная охота, требующая очень больших затрат, постоянной тренировки ловчих птиц и специальных знаний охотников, не пережила удара, и дожила лишь до времен Елизаветы Петровны[208], хотя в качестве редкой диковинки встречалась и в начале Х!Х века. Менее аристократическая, но никак не менее благородная псовая охота быстро возродилась в 60-е годы ХVIII века, когда дворяне вместе с правом на отставку получили свободу делать в своих землях что захотят.
Вскоре охота стала главным занятием большинства помещиков с сентября по март, чему способствовало несколько обстоятельств. Во-первых, псовая охота — это занятие увлекательное и азартное, род спорта. Элементы состязательности, от длинны родословной и стати собак, до количества затравленных зайцев, пронизывают охоту насквозь. Во-вторых — это явление статусное. Охотника окружает его слуги, его собаки, его свита — родственники и прихлебатели. Он подлинный предводитель большого числа вооруженных людей, поэтому псовая охота — занятие «вельможи», пусть у него всего тридцать душ и земля в банке два раза заложена. В третьих — это занятие коллективное и мужское, то есть клубное, что, при отсутствии настоящих клубов, значительно повышало значение охоты, поддерживающей круга равного мужского общения. Наконец, в-четвертых, охота в те времена сопровождалась таким количеством дополнительных удовольствий, что за ними можно было порой собственно охоту и не заметить. Итак…
В те времена слова «моя охота» означали, прежде всего: «мои охотничьи собаки», два типа которых были тогда распространены. Для обычной охоты требовались «стая» гончих, не менее шести, и, как минимум, одна «свора» борзых — две-три собаки в одной связке (но «комплект» составляли 3–4 своры)[209].
Собаки — предмет особой гордости, увлечения и даже страсти. Начнем с того, что псарня, находившаяся недалеко от дома, «заражала воздух нестерпимым зловонием»[210]. Ведь у настоящего охотника собак было несколько десятков, а у некоторых — до 200[211]. При этом собаки свободно ходили по двору и дому. Своры собак подбирались по цвету и стати, и помещики-охотники находились в состоянии постоянной ревности к собакам друг друга[212]. Сохранилось свидетельство о мучениях П.И. Панина — он собирал свору серых борзых, и, узнав о том, что у незнакомого ему помещика П.М. Ермолова есть серый кобель, просил своего приятеля выменять на любую суку, вязаную с лучшим кобелем на его, панинской, охоты. Поскольку лучшими гончими считалось английские, то можно было решить проблему и так, как, например, Н.П. Шереметев, в 1791 году купивший в Англии сразу 30 собак[213]. Правда, стоимость их могла превысить годовой доход помещика средней руки, но для настоящего охотника это не важно, потому что собаки становились главным делом жизни.
