Нина Федоровна (жена Николая Александровича):
– Можно, я ему еще напомню? Я в конце 1943 года закончила учебу. Меня направляют в Андриаполь. И его полк переводят в Андриаполь. И в первый раз я пришла на танцы, а мне еще не было семнадцати лет, и первым он пригласил меня.
И все происходило при мне. Я жила на берегу Западной Двины, под Андриаполем, село Великое. А их полк стоял за рекой. Над моим домом гул, и мы знали – они полетели. Утром они прилетают или, наоборот, уже ближе к вечеру…
Мы, девушки, когда приходили на танцы, тут же знали, когда они хорошо отбомбились, а когда потери были. По степени опьянения, по их настроению мы уже знали…
А когда я в первый раз пришла на танцы, они все были навеселе. Кто побольше, кто поменьше… Веселые, бодрые были. И на танцах они веселились. Потому и песню сложили:
Кто сказал, что надо бросить
Песню на войне.
После боя сердце просит,
Музыки вдвойне…
Вот они и веселились.
– Сто граммов хватало или добавляли?
– Нам всегда хватало. Но иногда заливался спирт во фляжечку…
– На войне без потерь не обходится. Как воспринимались сообщения о том, что кто-то не вернулся?
– Переживать начинали, если через два-три дня не прилетел к нам. Бывало, что где-то садился… Сообщение подавал, и мы знали, где он. А когда такого сообщения не было, значит, он сбит был. Конечно, было тяжело, жалко.
– Что делали с вещами пропавших или погибших?
– Этим у нас занимался адъютант.
– В 1941 году, когда немцы перли и почти до Москвы дошли, уныние у вас было?
– Тяжело, конечно, было всем. Но уныния не было. И мы все равно бомбили. Наш полк назвали «Сталинградский», потому что мы все это время, когда там немцы стояли, бомбили их в Сталинграде.
– Какие столицы, кроме Берлина, еще вы бомбили?
– Еще мы Варшаву бомбили. И Будапешт. Еще в Румынии порт Констанца.
– Награды за какое количество вылетов давали?
– Мы не интересовались этим. Кому давалось, какая награда… Вот только когда Героя Советского Союза присвоят, то мы все радовались.
– За какое количество вылетов вам присвоили звание Героя Советского Союза?
– А кто его знает? Нас это не интересовало. Какое наше дело? Всего у меня 298 вылетов на дальние цели. Но учитывалось не только количество, но и важность цели, и дальность до цели.
– Сколько у вас орденов Боевого Красного Знамени?
– Три.
– Сколько вылетов на Хельсинки вы сделали?
– На Хельсинки я, по-моему, всего один или два вылета сделал. Бомбили железнодорожный узел или порт, только эти объекты. А по жилым массивам даже запрещалось бомбы сбрасывать. А вообще на Финляндию – порядка пяти, наверное. Сейчас не помню, по побережью, скорее всего, Котку, Турку, Абэ. Нас там один раз подбили сильно. И я уже хотел в Ленинград, на запасной аэродром в Левашово, садиться, но все же мы решили в Ленинграде не садиться, потому что он был окружен. И дотянули до запасного аэродрома уже ближе к нашему полку.
– Финны хвастаются, что в 1944 году при налетах они нанесли большие потери нашей бомбардировочной авиации. А вы помните, чтобы были большие потери в вашем полку?
– Когда мы Финляндию бомбили, потерь было мало. Вроде даже вообще не было.
– Седьмого или восьмого августа были большие потери из-за тумана. Теряли ориентировку и бились на посадках?
– Такие случаи были. Но больших потерь от этого не было.
– Если не считать 1941 год, когда были самые большие потери в полку? И какая цель принесла больше всего жертв?
– Ну, как вам сказать. В 1941 году, конечно, самые большие потери были. Половина самолетов не возвращалась. А в 1942–1944 годах в каждом вылете один-два самолета не возвращались.
– Когда вы стали ощущать противодействие немецких ночных истребителей?
– Когда мы переключились на ночные боевые действия, тогда и появились ночные истребители немецкие.
– Куски фольги у вас стрелки разбрасывали?
– Фольгу? Было… Я уже не помню, когда эта фольга у нас появилась. Такие детали уже выпали из головы.
– Все бомбы имеют свои баллистические свойства. Не сказывалось на точности бомбометания то, что вы с одного захода бросали и двести пятьдесят, и сотки, и полтинники, и мелочь сыпали?
– Как правило, у нас тяжелые бомбы подвешивались снаружи, и по характеристикам этих бомб и выполняли бомбометание.
– А сколько заходов на цель делали обычно?
– Смотря какая цель. Но больше двух не было. Как правило, с одного захода бомбили вдоль, наискосок или поперек цели.
Но бывало так, что сначала бросил бомбу, посмотрел, попал ты или нет, вот. Поправку сделаешь – и на второй заход.
– Насколько точно штурман мог положить бомбовый груз, ну, с высоты пять километров?
– Если хороший летчик, который держит курс и скорость как надо, то хороший штурман попадал с первого захода в круг радиусом двадцать метров.
– Какая цель для вас представляла наибольшую сложность в смысле ее обнаружения?
– Ну, конечно, скопление войск. А вот железнодорожные узлы, аэродромы мы легко находили.
– А допустим, вы вылетаете на бомбежку аэродрома. Аэродром километра два – одна полоса, километра два – вторая, а самолеты растащены по всему аэродрому, распиханы по окраинам, замаскированы. И я сомневаюсь, что можно найти ночью самолеты, особенно с высоты четыре километра.
– Осветители были. Отдельным экипажам ставили задачу бомбить полосы непосредственно. Но основная цель была самолеты, стоянки, вдоль полос… Но самолеты далеко не растаскивали. Так, все равно по окраине аэродрома.
– А не было задачи найти аэродром, и, допустим, часть работает по аэродрому, а часть бомбит населенный пункт, где экипажи живут?
– Нет, экипажи не бомбили. По самолетам бомбили.
– А что считалось уничтоженным самолетом?
– Если он загорелся, это означало, конечно, что уничтожен. А дальше уже не знаю, с воздуха трудно было определить, какая степень поражения была. Но если загорелся, это уже значит, что цель уничтожена.
– Когда вы бомбили аэродромы, уничтожали самолеты, вам за уничтоженные на аэродроме самолеты платили деньги?
– Нет. Нам не платили.
– По кораблям работали?
– Да, и по кораблям приходилось. В порту, как правило. В Крыму, например. Ночью были осветители, а днем и так видно было.
– Отношения между вами, летным экипажем, и наземным обслуживающим персоналом как складывались?
– Всегда была любовь наземного и летного экипажей. Друг друга уважали. И наземный экипаж был рад, когда самолет возвращался…
А летный экипаж благодарит техников, что у самолета не сдали моторы, ничего не нарушилось.
– Не было такого отношения, что мы вроде как летаем, воюем, а вы тут непонятно чем занимаетесь?
