— Вы, мужчины, всегда и во всем друг за друга!..
— Да нет, не то… Я просто хочу разобраться в его душе, в переживаниях в тот момент. Захотелось, понимаешь, ему раз в жизни показать себя человеком. Пес ни на что не нужен, надоел, бьешь его сто раз в сутки, ногой пинаешь. А тут вот — назло этим иностранцам, которые и предполагать-то не могли, чтобы этот русский вахлачок, — ты уж прости, — вдруг этаким лордом отказался от денег… Нищ, гол, сам и за повара, и за бойку. И… вдруг — знайте нас, русских! Нищие, а гордые, — кольнул мистеров!..
— Всё это блажь…
— Да, конечно, но все-таки…
Мокринский зевнул.
Опять в окна полыхнула зарница, и вдруг глухо громыхнул гром. И вместе с ним деревья садика вздрогнули и зашумели первым порывом налетевшего ветра.
— Пора идти, — сказала Аделаида. — Еще гроза застанет.
— Да, — радуясь, что женщина сейчас уйдет, заметил Мокринский. — И как бы, знаешь, гром не разбудил твоего мужа.
— А мне всё равно! — капризно сказала женщина. — Я даже буду рада… Так всё надоело — прямо сил нет… Руки на себя наложу! Хочешь — я у тебя останусь…
— Что ты! — отчаянно испугался Степан Петрович. — Нельзя же так вдруг, сразу. Надо всё это обсудить, обдумать…
— Я — нарочно, — равнодушно зевнула Аделаида. — Чтобы попугать тебя… Подлец ты. Впрочем, не хуже других… Ну, помоги мне вылезть… Господи, до чего я противна себе — в окна лажу! Во что я превратилась!.. И это вы, мужчины, меня такой сделали. Помню себя девочкой, барышней… Книжки читала. Тургенева… Доклад раз о Лизе Калитиной читала… Пить, что ли, начать, как муж?..
Наконец она ушла.
Мокринский как был в шортах и рубахе с открытой шеей, так и упал на кровать и мгновенно заснул.
Проснулся он часа через полтора от грохота грома и ливня, стучавшего по кровле, плескавшего в окно. Испуганный. Степан Петрович вскочил с постели и подбежал к окну, чтобы закрыть его. Но красота бури зачаровала его.
Вся песчаная отмель перед домом и река за нею заливалась голубым сиянием непрерывно вспыхивающих молний. Гром грохотал такими ударами, что дребезжали стекла и даже вздрагивал домик. Целые потоки воды низвергались с неба. Воздух был прохладный, освежающий, насыщенный озоном…
— Как хорошо! — вслух сказал Мокринский. — Даже не хочется закрывать окно.
И вдруг в десяти шагах от окна на одной из остроконечных палок штакетника появился не очень большой, с детскую голову, огненный шар. Изливая потоки яркого голубого света, он медленно снялся с острия и поплыл к окну…
«Шаровая молния… Смерть!..» — подумал Мокринский и закрыл глаза.
Было такое же ощущение, как и на войне, когда по звуку слышишь, что неприятельский снаряд должен упасть где-то очень близко от тебя, может быть, даже как раз в то самое место, где ты лежишь. Страха нет, потому что еще не успел испугаться, — только что-то словно оборвалось в сердце.
Мокринский закрыл глаза, но ослепительный голубой свет проникал и сквозь веки.
«Хоть бы скорее!» — мелькнула мысль.
И в то же мгновение раздался грохот, как от разрыва снаряда. Дохнуло огнем, толкнуло, повалило…
Мокринский не сразу открыл глаза, продолжая лежать. Потом он встал. Шумела затихающая уже гроза, хлестал в окно ливень. Мокринский закрыл окно и лег на постель. Физически он чувствовал себя хорошо, но морально был потрясен…
«Вот она — смерть-то!.. — думал он ошалело. — Была в пяти шагах. И, может быть, это за то, что я, в сущности, подло поступаю с этой Аделаидой. Наказание?.. А разве другие не такие же, как я, и не так же поступают? Подвернулась бабенка, почему же и не воспользоваться, раз это ни с чем не связано, ничем не угрожает?.. Живу себе, не думаю ни о чем, как животное! А тут над тобой вот что висит, каждый час подстерегает. Тюк! — и нет Степана Петровича Мокринского! И через неделю все о нем забыли. И будто его и не было… Шар-то какой!.. И как он шел на меня… Господи!»
И только тут Степан Петрович испугался. Мысли неслись в его голове сумбурные, путаные, но все — наполненные ужасом, жалостью к себе, сознанием своего полного ничтожества. И впервые за всю жизнь Мокринского в его сознании появилось пугающее ощущение присутствия над ним, над миром, над всем, что существует, живет, дышит, — еще чего-то, страшного, не считающегося ни с волей, ни с желаниями живущих…
И, слушая рокот затихающей грозы, Мокринский крестился частым, мелким крестом и всё повторял:
— Господи, прости. Господи, помоги!..
Скоро стало светать, — Степан Петрович так и не мог заснуть. С первыми лучами рассвета он поднялся и, собрав удочки, пошел на дамбу ловить карасей.
Сияло над заливом лазурное небо, поднималось солнце. Омытые дождем, камни дамбы отблескивали, как лакированные. Воздух после грозы был живительно свеж.
Прекрасное утро сразу успокоило душу. Как-то, чем-то связанная с ночной страшной опасностью, была теперь в душе лишь потребность в каких-то новых условиях жизни, в каком-то просветлении их. Мокринскому теперь уже ясно было, что шаровая молния, едва не испепелившая его, являлась ему как предостережение, что Небо благоволит к нему. И первым решением, в которое перелились все эти ощущения, было требование к себе немедленно же порвать связь с Аделаидой, эгоистическое желание отстраниться от пошлости, низкой похотливости, — стать чистым, духовно свежим…
— Обязательно! — вслух сказал Мокринский и сосредоточил всё свое внимание на шевельнувшемся и слегка подавшемся в сторону поплавке. Затем он подсек, и конец удилища затрепетал от биения на крючке порядочной рыбки. Мокринский вытащил полуфунтового карася.
Солнце поднималось всё выше.
Справа и слева от Степана Петровича появлялись рыболовы. Пришел старичок-полковник и, осведомившись о клеве, стал разматывать удочки. Появилось несколько ниппонцев. Они заглядывали в сетку Мокринского и восторгались его добычей. Солнце поднималось, уже просохли камни.
Посмотрев на солнышко, полковник сказал:
— Наверно, уже девятый час. Чувствую время, сударь мой, по велениям желудка!
И старичок, удобно устроившись на камнях, стал развязывать узелок с завтраком. Почувствовал и Мокринский. что проголодался, и заторопился домой. Он смотал удочки и хотел уже было покинуть дамбу, но задержался: захотелось рассказать соседу об опасности, которой он подвергся ночью во время грозы. Ведь случай-то не из обыкновенных!.. Что-то скажет полковник?..
Мокринский приступил к рассказу.
В это время на голубой глади заливчика показался медленно идущий катерок. С него кто-то громогласно кричал на всю реку:
