Проходить через химию странно. Это меня изнуряет, но то же самое происходит и с раком. А еще знание о том, что химия убивает опухоли, подпитывает меня энергией. В свои лучшие дни, когда я в парике, соответствующем моему настроению, никто из прохожих и не заметит ничего необычного. Помимо ужасной усталости после недельной химии и того, что я лысая, выгляжу я вполне здоровой. В плохие дни болезнь проступает на моем лице, но тогда я прячусь в кровати.
Мне здесь так все знакомо, что я уже с радостью провожу время с медсестрами, которые знают, как меня рассмешить. Я думала, что просто быстро заскочу, чтобы приглушить скуку четвертой больничной недели. Но мгновенно забываю обо всем, когда Эстер начинает рассказывать о своей последней выходке – грандиозном падении вместе с камерой и всем остальным в фонтан в Альгамбре в Гранаде.
Толкая перед собой капельницу по отделению, я захожу в больничную часовню, решив проведать Иисуса и просто сказать ему “привет”. Он всегда дома. В эти дни я регулярно наведываюсь в церковь. Не из-за какой-то там лицемерной идеи наладить отношения с Богом, но из совершенно искренних побуждений как-то скоротать время в больнице. Я вижу Иисуса, который смотрит на меня с высоких балок белой часовни. Тихо, стараясь не нарушить покой, я иду к нему, чтобы поставить свечку за мир во всем мире. А также за надежную стойку капельницы: грозные глаза Иисуса как бы говорят мне, что, если я зажгу свечку только ради себя, это мне ничем не поможет. Я сажусь на одну из белых церковных скамеек. Просто чтобы минутку посидеть. Как для атеиста, агностика или кого там еще молитва – не мой метод. Я смотрю вдаль, погруженная в мысли о прекрасном, пока моя капельница грубым писком не возвращает меня назад к реальности. Послушная, я встаю и иду в коридор на поиски ближайшей электрической розетки. Я устанавливаю стойку в нужную позицию и снова делаю привал.
Достаточно подзарядившись для еще одной прогулки, я бреду к молитвенной комнате для мусульман. А почему бы и нет? У нас свободная страна, да и пятница – первый день выходных в исламе. Я неуклюже повязываю свою кофту вокруг головы, поскольку уверена, что голова должна быть покрыта, и опускаюсь на колени. Кто знает, может, это даст мне потрясающие новые озарения. В последний раз я была в мечети прошлым летом, когда полтора месяца путешествовала по Ирану. Я поехала с подругой, изучавшей теологию. И, пока мы там были, она рассказала мне про зороастризм и общие корни крупных мировых религий.
Мои родители были не то чтобы очень рады, когда я сказала им, что собираюсь в Иран. Но я поделилась с ними результатами проведенных мною исследований, доказывающими, что страна не такая опасная, как нас пытаются уверить СМИ. Кроме того, моя мама в детстве, когда у власти еще был шах, два года прожила в Тегеране. Мой отец тоже там бывал – в семидесятые, когда крокодил и усы все еще были частью его мироощущения. Он ездил из Голландии в Индию до того, как Советы вошли в Афганистан, – тогда регион очень отличался от сегодняшнего. Я видела в его глазах беспокойство, но еще и гордость – это был один из тех моментов, которые доказывали, до какой же степени я дочь своего отца.
В день, когда я уезжала, папа дал мне с собой стихотворение о садовнике из Исфахана и сказал, что он искал его рядом со знаменитым мостом, но так и не нашел. Когда я поехала туда, решила тоже его поискать. Должно быть, я оказалась там в правильный день, потому что, когда мы приехали в Исфахан, я наткнулась на садовника, сфотографировала его и отослала фотографию папе. Та поездка многое рассказала мне о мире и сделала меня еще более жадной до новых впечатлений. Она также научила меня планированию, поскольку я вернулась в Амстердам из Ирана на месяц позже начала занятий в университете. Я думала, что у меня есть очень хорошее оправдание, но мой профессор с этим не согласился и не разрешил мне записаться на семестр.
Батарейки в моей капельнице снова сели, и, поскольку мечеть явно не развеяла мою скуку, я покидаю молитвенную комнату и медленно направляюсь назад в С6, словно ученик, возвращающийся к учителю. Лифт останавливается на втором этаже, и двери медленно открываются. К моей бурной радости, появляется мой любимый белый халат – доктор К. Вот что я называю знаком свыше. Он смотрит на меня доброжелательно и слегка игриво. Он заходит и становится очень близко ко мне, даром что мы вынуждены делить вместительный лифт с двумя кудахтающими медсестрами. Я слышу, как они болтают о грядущей вечеринке для персонала, и гадаю, пойдет ли на нее доктор К., а также о том, что он надевает за пределами своего кабинета. Возможно, он мне больше нравится в униформе.
Стоя в лифте, я чувствую его дыхание на своей шее. Я немного потею: на спине, под мышками, между пальцами. Три месяца назад потливость вызывали опухоли, сейчас же ее причиной становится моя неустанная влюбленность в доктора К. Лифт снова останавливается, на сей раз на третьем этаже, и двери открываются, чтобы выпустить гогочущих медсестер. Я уже начинаю узнавать их после многочисленных прогулок по этим коридорам. Обычно я начинаю с радиологии, затем иду к кардиологии через родильное отделение, потом операционные, остановка в онкологии, неврология и, наконец, пульмонология и ортопедия на восьмом этаже – вотчина доктора К.
Сестры исчезают за углом, и узел в желудке затягивается. Мне надо проехать три этажа, доктору К. – пять. В удачном случае лифт будет, как обычно, медлительным, а это еще две минуты. Две минуты наедине с доктором К., за закрытыми дверями. Я все еще чувствую его дыхание. Волоски на моей шее топорщатся. Внутри меня все светится. Вот она я – в центре своей величайшей фантазии о докторе.
Мы стоим рядом друг с другом с какой-то неловкостью. И это он нарушает молчание, спрашивая о моем состоянии, а конкретно – о легком: “Знаете, вы нас сильно напугали”.
Я смущенно улыбаюсь. Хотя волосы Дейзи мелодраматично спадают мне на плечи, я чувствую себя совсем не сексуальной со всей этой свежей химией, поступающей прямиком в мое тело. “Мой онколог такой грубый”, – говорю я.
Доктор К. вежливо смеется и уверяет меня, что я в хороших руках. “И я тоже за вами присматриваю”.
“Зайдете как-нибудь навестить меня?” – спрашиваю я. Лифт замедляется. Доктор К. кивает. Стоя так близко к нему, я чувствую себя так, будто лечу сквозь причудливые, странные миры.
Звон.
Двери открываются, я просыпаюсь ото сна и попадаю в вечную скуку своего отделения. Надпись “ШЕСТОЙ ЭТАЖ. ОНКОЛОГИЯ” пялится на меня сквозь открытые двери лифта. Я возвращаюсь к реальности: отделению изможденных тел и лысиков. Я оставляю доктора К. за спиной с теплым и весенним чувством.
