«…что должны жандармы сделать, найдя письмо, запечатанное на имя шефа жандармов? — возмущался Хвостов. — В зубах они должны доставить его немедленно шефу жандармов, как реликвию оберечь его, а они письмо это вскрыли и приобщили его к делу».
«…на мой ответ, что пакет был вскрыт офицером, производящим дознание, — с холодным торжеством прокомментировал эту ситуацию Глобачев, — Хвостов страшно заволновался и заявил, что такого офицера нужно уволить со службы. Несмотря на мои объяснения, что офицер поступил правильно, что офицер, производящий дознание, пользуется предоставленным ему законом правом вскрывать всю переписку, обнаруженную при обыске, даже если бы таковая была адресована на имя государя, Хвостов никак не мог успокоиться. Когда он, наконец, прочел содержимое, то вздохнул с облегчением и кинул: "Да, но тут ничего нет". Для меня стало ясно, что Хвостов в письме ожидал чего-либо весьма неприятного, что могло стать известным и другим».
Сам же Хвостов показывал Гессену телеграмму, которую как будто бы прислал после всей этой истории Илиодор своему когда-то закадычному другу, а теперь смертельному врагу: «Григорию Распутину. Петроград. Гороховая, № 62. Имею убедительные доказательства покушения высоких лиц твою жизнь. Пришли доверенное лицо. Труфанов».
«Мы с Аней пережили тяжелые дни вследствие этой истории с нашим Другом, и не было никого вблизи, чтобы подать совет», — писала мужу ошеломленная происходящим Императрица. И ее можно было понять: те люди, которые были призваны ею охранять Распутина и которым она так доверилась, на назначении которых так настаивала, едва не отправили ее друга на тот свет, а ее выставили на посмешище.
«Я в отчаянии, что мы через Гр. рекомендовали тебе Хв. Мысль об этом не дает мне покоя, ты был против этого, а я сделала по их настоянию, хотя с самого начала сказала Ане, что мне нравится его сильная энергия, но он слишком самоуверен и что мне в нем это антипатично. Им овладел сам дьявол, нельзя это иначе назвать <…> Пока Хв. у власти и имеет деньги и полицию в своих руках, я серьезно беспокоюсь за Гр. и Аню».
«Хв. написал мне длинное послание, говорит о своей преданности и т. д., не понимает причины и просит принять его. Я переслал это Шт<юрмеру> с надписью, что я никогда не сомневался в его преданности, но приму его позднее, если он своим хорошим поведением и тактом заслужит, чтобы его приняли. Проклятая вся эта история!» — отвечал Император.
«Ты должен быть справедлив и лишить и Хв. его придворного звания. Я чрезвычайно жалею, что ему его оставили, так как в Думе говорят, что раз он стремится отделаться от Григ., потому что тот ему не понравился, он сможет это сделать с любым из нас, кто неугоден ему. Я не люблю Белецкого, но было бы очень несправедливо, если бы он пострадал больше, чем Хв. Он благодаря своей неосторожности потерял Иркутск, и этого достаточно, а тот подстрекал к убийству. Довольно об этой истории», — резюмировала Императрица.
Итогом всего стало падение обоих — как Хвостова, так и Белецкого (а некоторое время спустя и третьего участника — князя Андроникова, высланного по величайшему повелению в Рязань). И снова получался наглядный урок обществу: вот чем кончаются походы против Распутина.
Однако мало этого. Громкими отставками история, вопреки пожеланию Императрицы, не окончилась.
Еще в сентябре 1915 года, когда назначение нового министра только обсуждалось, Государыня писала в Ставку: «Андр<оников> дал А<не> честное слово, что никто не будет знать, что Хвостов и Белецкий бывают у нее (она видается с ними в своем доме, не во дворце), так что ее имя и мое не будут в этом замешаны».
К несчастью, все всплыло и сделалось достоянием общественности. В марте 1916 года Белецкий рассказал своему знакомому, главному редактору газеты «Биржевые ведомости» М. М. Гаккебушу-Горелову (которому он в свое время помог сменить фамилию), все обстоятельства несостоявшегося покушения с условием ничего не печатать, но…
«На другой день утром… ко мне позвонил сотрудник "Петроградской газеты" Никитин и упрекнул меня в том, что я ему отказал в беседе, а между тем дал ее корреспонденту "Биржевых ведомостей" <…> Статья эта произвела в Государственной Думе впечатление, подняла разговоры… депутат Керенский предполагает поставить ее основою запроса», — рассказывал Белецкий на следствии о том, как газетчики его обманули и без разрешения тиснули острый материал.
Белецкий написал возмущенное письмо в «Новое время», но оно только подлило масла в огонь.
«Сенсация была полная, так как публике преподносился весь скандал с организацией предполагавшегося убийства, как занятный бульварный роман. А через день или два появилось в газете и разъяснительное письмо самого Белецкого, которое косвенно подтверждало все сообщенное Гаккебуш-Гореловым. Дальше идти было некуда. Все дело Хвостова и К° было выброшено на улицу. Толпа ликовала. Но выходка Белецкого, вынесшего на страницы повседневной печати «дело», о котором еще производилось расследование, встретило самое горячее осуждение в правительственных и политических кругах. С выгодной позиции обвинителя он попал в обвиняемые. Он переинтриговал. Ему пришлось подать прошение об увольнении его с поста генерал-губернатора. С большим трудом удалось ему устроиться так, что его не лишили звания сенатора.
В конце концов, "дело" осталось в портфеле у Штюрмера, а Хвостову и Белецкому было предложено уехать на время из Петрограда. <…>
Так закончился описанный колоссальный скандал. Он имел огромное влияние на увеличение настроения против правительства, против режима, против Их Величеств. Он вскрыл и выбросил в публику, на улицу всю закулисную кухню распутинщины. Там не было разврата полового, но там в ярких красках выявился разврат моральный, в котором копались высшие представители правительства. Вина Алексея Хвостова усугубляется тем, что он первый пустил сплетню-клевету о том, что Распутин — немецкий шпион, что у него, министра, имеются на то доказательства. Сплетня была подхвачена во всех кругах общества и повторялась затем многими до революции и во время революции со ссылками на Алексея Хвостова», — заключал генерал Спиридович.
Вместе с Хвостовым и Белецким был удален и Распутин («Наш Друг пишет с большой грустью, что Его удалили из П., там будет много голодных на Пасху»). Государь в который раз повторял прежний сценарий: наказывать всех, замешанных в скандале, и в этой повторяемости проступало нечто роковое. «Подельники» Распутина с политической сцены исчезали, а сам он на время уезжал, но потом возвращался, вернулся и на этот раз («23 апреля, в день Ангела Императрицы, из Сибири вернулся "Старец". За ним Царица посылала в Покровское двух дам и те привезли его. Он был горд, что его вызвали. Значит, он нужен…» — писал Спиридович). Но каждое возвращение Распутина сопровождалось новым витком влияния и новым скандалом, и каждое приближало одновременно к двум событиям: к его убийству и к революции.
