Вместе с Хвостовым и Белецким был удален и Распутин («Наш Друг пишет с большой грустью, что Его удалили из П., там будет много голодных на Пасху»). Государь в который раз повторял прежний сценарий: наказывать всех, замешанных в скандале, и в этой повторяемости проступало нечто роковое. «Подельники» Распутина с политической сцены исчезали, а сам он на время уезжал, но потом возвращался, вернулся и на этот раз («23 апреля, в день Ангела Императрицы, из Сибири вернулся "Старец". За ним Царица посылала в Покровское двух дам и те привезли его. Он был горд, что его вызвали. Значит, он нужен…» — писал Спиридович). Но каждое возвращение Распутина сопровождалось новым витком влияния и новым скандалом, и каждое приближало одновременно к двум событиям: к его убийству и к революции.
Вероятно, странник что-то предчувствовал, он забеспокоился, заметался и кинулся обвинять во всем Вырубову, о чем Императрица докладывала Государю, «…эта скверная история с нашим Другом. Она постарается держать себя с Ним как можно лучше, хотя в теперешнем состоянии Он кричит на нее и ужасно раздражителен, — писала она мужу 11 февраля 1916 года, и сама удивленная тем, что святой человек может быть таким. — Но сегодня солнце, поэтому надеюсь, что Он опять стал таким, каким был всегда. Он боится уезжать, говоря, что его убьют. — Ну, посмотрим, какой оборот Бог даст всему этому!»
Последние слова очень важны — они многое проясняют в той довольно сдержанной реакции, с которой Императрица отнеслась к убийству своего друга менее чем через год. И все же в феврале 1916 года царица попыталась усилить охрану Распутина, обратившись для этого к военному генералу Беляеву, занимавшему должность начальника Генерального штаба.
На допросе в следственной комиссии 17 апреля 1917 года генерал Беляев оставил свидетельство о своем разговоре с Государыней и ее подругой.
«Беляев. Я отлично помню, что это было в субботу 6 февраля 1916 г. Звонит телефон из Царского Села, и Вырубова мне заявляет, что императрица Александра Федоровна желает со мной переговорить. <…> Императрица меня ни разу не вызывала. Это был первый и единственный раз, что она меня вызвала. Я был очень смущен. Вырубова говорила, чтобы я непременно сегодня приехал, и указала поезд. Вечером я поехал в Царское Село. Я был очень удивлен, когда явился во дворец и мне заявили, что сейчас выйдет Вырубова. И ко мне обращается Вырубова, заявляя, что вот она получила известие, что на Распутина будет сделано покушение. Не могу ли я, со своей стороны, оказать какое-либо содействие, чтобы помочь <его> предотвратить? Я был в высшей степени удивлен этим обращением ко мне. Я вижу, что страшно нервная дама — это было вскоре после крушения поезда — вышла с костылем. Я ее шуточками стал успокаивать «что вы, помилуйте». <…> Затем, после четвертичасового разговора, она ушла, и вышла государыня. Императрица начала говорить о привязанности своей к Вырубовой, что ей очень жаль Анну Александровну, что вообще, может быть, я мог бы им помочь и это было бы очень приятно. В 10 часов я уехал и сейчас же по приезде в Петроград вызвал своего бывшего помощника, который служил по контрразведочной части. <…> Был и полковник Мочульский. Я вызвал двоих. Мы втроем пришли к убеждению, что в это дело не следует вмешиваться, что военная власть никакого отношения к такому делу не имеет. На следующую ночь был арестован кто-то такой, кто покушался.
Председатель. Кто был арестован?
Беляев. Я не знаю, Ржевский, кажется. <…> По приезде из Царского я говорил с генералом, заведующим контрразведкой, и полковником, и на следующее утро они передали по телефону, что в эту ночь был арестован этот господин, что все сделано, что все находится в руках министерства внутренних дел. <…> Насколько Вырубова произвела на меня впечатление нервной, впечатлительной белки, которая вертится в колесе, настолько спокойно, хладнокровно, почти не касаясь этого господина, со мной разговаривала императрица».
Из показаний Беляева следует, что никаких мер по усилению охраны Распутина со стороны военных принято не было, но вот что писала в своем дневнике 29 февраля 1916 года хорошо осведомленная Вера Чеботарева:
«Рита (Маргарита Сергеевна Хитрово, фрейлина императрицы. — А. В.) вернулась в трансах. Григорий был в соборе в поддевке, синей рубахе, стоял у самой решетки. Когда появилось малознакомое лицо, солдат сводного полка стал всплошную за его спиной, два других по бокам. Зачем этот вызов, это всенародное появление, эта охрана негодяя?»
А между тем все было очевидно.
«Я серьезно беспокоюсь за А.: если нашелся человек, способный подкупить других для убийства нашего Друга, то он способен выместить злобу на ней. Она сильно повздорила с Григ, по телефону из-за того, что у нее сильный кашель и m-me Б[54]. Потом приходили женщины и сделали ей сцену за то, что она не поехала в город, и кроме того Он ей предсказывает, что с ней что-то случится, что, конечно, ее еще больше волнует», — писала Императрица Государю, вольно или невольно раскрывая те реальные отношения, которые существовали в ближайшем распутинском окружении.
Вырубова получала анонимные письма с числами, которых ей надо опасаться (Распутин полагал, что автором анонимок был князь Андроников, и если сопоставить этот факт с процитированным выше анонимным письмом к Вырубовой о Хвостове, с этим трудно не согласиться), а сам бывший странник меж тем отправился просить помощи у генерала Спиридовича:
«Распутин в голубой шелковой рубахе, в поддевке, черных бархатных шароварах, высоких лаковых сапогах, чистый и причесанный, казался встревоженным. Поцеловавшись трижды, он поблагодарил меня, что я сразу их принял. Сели в гостиной. Теребя бородку, "Старец" стал жаловаться, что ему не на кого положиться. — "Нет, паря, верных людей… Все убийцы". Он жаловался, что Хвостов хочет его убить. Он хотел и просил, чтобы я взял на себя его охрану и охранял бы его моими людьми. Тогда он будет спокоен, а то его убьют. "Все убийцы".
Я стал успокаивать его, что Петербургское Охранное Отделение очень хорошо охраняет. Но что ни я, ни мой отряд, мы не можем его охранять, не имеем права. Что у нас одна забота, одна обязанность — это охрана Государя и его семьи. Вы знаете это отлично, Григорий Ефимович. Ведь, кроме Государя с Семьей и Императрицы-матери, мы никого не охраняем. Даже великих князей и тех охраняет Петербургское Охранное Отделение. Я старался быть убедительным. Он слушал внимательно, впиваясь в меня пытливо. Казалось, он хотел прочесть мои мысли. Глаза его кололи, как иглы. Казалось, он понял. Казак доложил, что готов чай. Пошли в столовую. Распутин попросил мадеры. Ее не оказалось. Случайно нашлась бутылка шампанского. Он обрадовался. Выпив стаканчик, два — повеселел, стал речистей. Рассказал, что у него произошло вчера со Штюрмером у митрополита. Все сходилось с тем, что мне уже было известно. Хотят, чтобы он уехал, а он не уедет. Никуда. Ни за что.
