— Они, милой, по дороге-то убьют меня! Беспременно убьют! А если не убьют, то так сошлют, что и сам Царь не узнает, куда упрятали.
"Старец" разволновался. Он горячился по адресу Хвостова. Он рассказал, как Хвостов старался напортить мне у Государя, когда узнал, что Дворцовый Комендант выставил мою кандидатуру на пост Петроградского Градоначальника.
— Они (Хвостов) против тебя, милой. Он УБИДИЛ Папу против тебя, парень. Понимаешь ли — У-БИ-ДИЛ, — подчеркивал он. — Он много говорил, ну и У-БИ-ДИЛ…
И вновь посыпались упреки и жалобы на Хвостова.
— Нехороший человек. Обманщик. Все взял, что надо было, и обманул. Совести нет. Жулик. Просто жулик. Ну и капут ему. Капут!
Распутин рассказал, что Государь приказал Штюрмеру указать трех кандидатов на место Хвостова. Что некоторые уже забегали к нему.
— А я сказал — не мое дело. Папа сам знает. Буду вот звонить сегодня Папе: пусть не принимает завтра "Толстого". Он добивается… Пусть откажет… Гнать его надо убийцу. Убивец! Убивец!
"Старец" осушил стакан, вскочил и, засунув руки в шаровары, зашагал по комнате. Казак убирал со стола. — "Ишь ты, всю бутылку осушил один", — заметил он. — "Да, пьет здорово", — ответил я. А видимо, большой сумбур идет, приходило мне в голову, если Распутин так сильно перетрусил и обращается к нам за защитой. Не верит Петрограду. Все изолгались, изынтриговались».
Вернее всего, Распутин пил, желая заглушить отчаяние и страх. Весной 1916 года человеку и с менее развитым чутьем стало бы понятно, что он обречен. Против опытного странника была запущена машина. Еще трудно было сказать, когда и каким образом этот механизм сработает, но царский друг понимал главное — защищать его жизнь никто не станет. Его смерти хотело слишком много самых разных людей. Он восстановил против себя всех, кого только было можно, — патриотов, либералов, монархистов, масонов, офицеров, союзников, аристократов, плебеев, мещан…
Его смерть витала в воздухе и только не знала, какие ей принять очертания.
«…верно папа сказал: "Смерть подружка моя"», — вспоминала в дневнике слова своего отца уже после его смерти Матрена Распутина.
«Я еще раз вытолкал смерть. Но она придет снова… Как голодная девка пристанет…» — говорил Распутин после очередного несостоявшегося убийства, удивительно точно сводя две вечные людские темы — любовь и смерть.
«…когда Распутин был в Казанском соборе, то какая-то из нищенок-богомолок, узнав в толпе Распутина, громко сказала: "Такого душегуба следовало бы задушить"», — писал в мемуарах Глобачев об этом voxpopuli.
«…два пьяных морских офицера вчера в Царском Селе явились на дачу Вырубовой и требовали сказать им адрес Распутина», — вспоминал он же.
«Сегодня уверяли, что Григорий назначен лампадником Феодоровского собора. Что за ужас! А ненависть растет и растет не по дням, а по часам, переносится и на наших бедных несчастных Девчонок, Их считают заодно с Матерью», — отметила в своем дневнике Вера Чеботарева.
Его ненавидела почти вся страна. Это было то самое время, когда даже известный всему Петербургу православный старец сказал о своем старом казанском знакомце, которого некогда отговаривал ходить в столицу: «Убить его, что паука: сорок грехов простится…»
Дела церковные. Два старца. Письмо Евлогия. Священномученик Андроник. Попытка Востокова. Обер-прокурор Волжин. Утопия князя Жевахова. Принцип Штюрмера. Опала митрополита Владимира. Судьба Питирима
Об этих, казалось бы, невероятных словах старца Гавриила (Зырянова), знакомого с Распутиным еще со времен Казани, известно из книги епископа Варнавы (Беляева) «Тернистым путем к небу». В ней описывается и комментируется такой случай из жизни ее автора:
«Прихожу к Алексею-затворнику[55], тот в заметном волнении.
— Представьте себе, что отец Гавриил Великой Княгине (Елизавете Федоровне. — А. В.) сказал. Она спрашивала его про Распутина.
(При дворе, как я знаю, было несколько партий; у императрицы была родственница, не менее ее настроенная мистически, с преклонением перед старчеством, но не столь разборчивая; да и то сказать, надо иметь большое духовное прозрение, чтобы отличать истинно святого от человека, близкого к бесам и их чудесам; стоит только вспомнить, кто ввел этого Распутина…)
— …И что же он сказал?! "Убить его, что паука: сорок грехов простится…"
Читатель уже знает про шутки о. Гавриила, но в таком сочетании слов, значений и обстоятельств еще их не встречал.
— Но какое же мое положение, — продолжает старец, к которому ездила вся Гатчина, все графини и княгини и весь набожный двор. — Великая Княгиня спрашивает меня: "А вы, батюшка, как думаете? Ведь вы понимаете, что это значит? Понимаете?"
Я молчу, даю старцу высказаться до конца. Понятно, Дмитрий Павлович, Пуришкевич, Юсупов если бы знали об этом — а они, конечно, не могли знать, — имели бы лишний козырь в своих действиях и ссылались бы, веруя или не веруя: "Вот и старцы…"
— Я ей отвечаю: "Нет, я не могу благословить… Что вы, да разве это можно… Нет, не могу"».
Расхождение более чем трагическое: один старец готов убийство благословить, другой — нет. Комментировать эту ситуацию немыслимо, но можно констатировать одну вещь: до какой степени должна была накалиться атмосфера и в обществе, и в Церкви, чтобы благочестивый монах в уединенной келье («Он имел колоссальную свободу духа, в которой только и познается истинная высота подвижника», — писал о старце Гаврииле епископ Варнава, предваряя вышеописанный эпизод), пусть и в сердцах, пожелал на склоне лет чьей-то смерти. Позднее это настроение отзовется и в приветственных телеграммах, которые пошлет Елизавета Федоровна убийце Распутина Великому Князю Дмитрию Павловичу и матери Феликса Юсупова княгине Зинаиде Юсуповой, что также трудно укладывается в голове: как могла православная монахиня, впоследствии принявшая мученическую кончину и причисленная к лику святых, приветствовать убийц? Но так было.
Впрочем, и тут Распутин пожинал плоды своей политики. И тут он настроил против себя очень многих людей. Изгнания Самарина ни в церковной среде, ни в обществе ему не простили. А сам находившийся еще не так давно под церковным следствием сибирский крестьянин по-прежнему и даже больше чем когда бы то ни было влиял на положение дел в Церкви и в Синоде, где архиереи еще пытались ему противостоять, но без особого успеха и без прежнего рвения.
Митрополит Евлогий писал в своих воспоминаниях о том, как однажды после рассказов рязанского губернатора о вредном влиянии толков о Распутине в войсках его «подбили написать об этом Государю с обещанием доставить по назначению через верные руки».
