Карта 19
План зала заседаний Международного военного трибунала
На другой день, 21 ноября, перед выступлением обвинителя от США Джексона председатель лорд-судья Лоренс принялся опрашивать обвиняемых, признают ли они себя виновными или нет в предъявленных им обвинениях. Геринг, тщательно подготовивший свое первое заявление, начал так: «Прежде, чем ответить на вопрос Высокого суда, признаю ли я себя виновным…» Но его тут же оборвал председательствующий: «[…] Вы должны сказать, признаете ли себя виновным или нет». Последовала новая попытка выступления, которая тоже была прервана. И бывшему рейхсмаршалу пришлось уступить. «Я не признаю себя виновным в том смысле, как мне предъявлено обвинение», – сказал он в микрофон.
Стало ясно, что монополизировать трибуну будет сложнее, чем он полагал. Тем более что прокурор Джексон произнес вдохновенную речь, которую начал так: «Честь открывать первый в истории процесс по преступлениям против всеобщего мира налагает тяжелую ответственность. Преступления, которые мы стремимся осудить и наказать, столь преднамеренны, злостны и имеют столь разрушительные последствия, что цивилизация не может потерпеть, чтобы их игнорировали, так как она погибнет, если они повторятся». Когда повел речь о преступлениях против человечности, Джексон рассмотрел их в своей речи как проявления единого нацистского плана, который включал, в частности, борьбу нацистов против церкви, отмеченную систематическими и безжалостными репрессиями против всех христианских сект и церквей. Затем главный обвинитель от США перешел к преступлениям против евреев. Он последовательно говорил о Нюрнбергских законах, о «Хрустальной ночи», о массовых убийствах евреев в Польше, на Украине и в Белоруссии, о пытках, газовых камерах и псевдонаучных исследованиях в концентрационных лагерях. А после этого сказал: «Тут нацистская дегенерация дошла до своего предела. Я не хочу перегружать свою речь столь патологическими фактами, но мы стоим перед тяжелой необходимостью судить этих людей как преступников, а о том, что эти факты имели место, позаботились сообщить их собственные работники». Обвиняемых явно поразила речь Джексона, а во время перерыва Гилберт услышал, как Бальдур фон Ширах спросил у Геринга, кто мог приказать совершить столько ужасов. «Полагаю, что Гиммлер…» – ответил Геринг, находясь в явном замешательстве.
Теперь все обвиняемые обедали вместе, что дало возможность бывшему наследнику Гитлера восстановить свое влияние на соратников. Психиатр Келли записал: «Он немедленно занял место во главе стола. Никто этому не воспротивился. Казалось, все заключенные молчаливо восприняли его право командовать, и с той поры Геринг считался руководителем защиты своих соотечественников. Он мне сказал: “Мы, обвиняемые, как бы одна команда, и мы должны быть сплоченными для организации как можно более надежной защиты. Разумеется, я – руководитель, следовательно, именно я должен следить за тем, чтобы каждый играл свою роль”. Это было довольно точным описанием расклада сил в начале судебного процесса, а Геринг намеревался этим воспользоваться, чтобы навязать всем ту линию защиты, какую он избрал: он считал правительство рейха законным институтом, а Гитлера – гениальным руководителем, действия которого никто не должен оспаривать. “В этом процессе единственно важным является то, – сказал он другим заключенным, – что он дает нам возможность создать позитивный образ”. И тот, кого остальные обвиняемые уже прозвали эрзац-фюрером, приказал: “Ни слова против Гитлера!”»
После первых заседаний помощник французского обвинителя Эдгар Фор так описал обвиняемых: «Кейтель с лицом капитана-фельдфебеля-майора; фон Папен, который мог бы стать загадочным метрдотелем из романа Агаты Кристи; Шахт, явный помощник нотариуса; Кальтенбруннер с лицом драчуна, похожий на персонаж Гастона Леру по прозвищу Шери-Биби, беглого каторжника. […] У Риббентропа на лице постоянно было выражение растерянности, а Гесс сохранял задумчивый вид, граничивший иногда с изумлением. Но среди них был Геринг. Хватило бы и его одного. Он, несомненно, был звездой этого долгого и трагического представления. Сидя на первом месте более низкого ряда, он, естественно, привлекал к себе взгляды присутствующих и удерживал их внимание. Прежде всего своим необычным видом, а также живостью мимики, резко контрастировавшей с его массивным телом. Меня поражала постоянная смена выражений на его лице. Не имея возможности высказаться, он постоянно гримасничал. Было ли это следствием его темперамента, кичливостью или кривлянием? Он реагировал на […] все с прилежанием школьника, сопровождая речи выступающих гримасами и жестами, которые могли бы удостоиться “Оскара” немого кино».
На самом деле Герман Геринг вовсе не всегда хранил молчание, как это позже подтвердил член американской группы обвинения полковник Телфорд Тейлор: «На третий день заседаний […] Ральф Олбрехт[676] делал доклад о структуре управления Германией, […] и тут я услышал, что “официально назначенными преемниками Гитлера были в излагаемом порядке подсудимый Гесс, а затем подсудимый Геринг”. […] Сидя на расстоянии менее 6 метров от названных людей, я решил посмотреть, заметили ли они эту ошибку, и если да, то как будут реагировать. Геринг сразу же начал махать руками, настойчиво показывать на себя и повторять: “Вторым человеком был я!” Гесс повернулся к нему и рассмеялся при виде этого характерного приступа тщеславия»[677].
После полудня 29 ноября была зачитана стенограмма телефонного разговора между Герингом и Риббентропом, состоявшегося 12 марта 1938 года, на второй день после аншлюса Австрии. Театральность фраз вызвала смешки в зале, а Геринг, польщенный этим косвенным признанием его актерских способностей, был рад произведенным на зал эффектом. Но затем американцы продемонстрировали документальный фильм о концентрационных лагерях, о том, какими их увидели союзные войска весной 1945 года. В фильме были показаны горы трупов, крематорий лагеря Бухенвальд, абажур, сделанный из человеческой кожи, врач, рассказывающий об экспериментах на пленниках в лагере Берген-Бельзен, и горы обнаженных тел, которые бульдозер сбрасывал в глубокую яму. Некоторые подсудимые начали ерзать на своих местах, закашляли, округлили глаза, другие принялись сморкаться, плакать или вытирать лоб. Были и такие, кто остался сидеть неподвижно, опустив голову или сняв наушники. А Геринг, посмотрев на экран некоторое время, сжал в руке платок, оперся локтем на ограждение скамьи подсудимых и отвел глаза. Когда снова включили свет, заключенные начали молча выходить из зала, а Рудольф Гесс воскликнул: «Поверить не могу!» Геринг шепнул ему, чтобы он замолчал. Тем же вечером он сказал тюремному психологу Гилберту: «Вторая половина дня началась так хорошо. […] Были зачитаны стенограммы моих телефонных разговоров по австрийскому делу, все весельчаки оказались на моей стороне. И тут вдруг показали этот ужасный фильм. И это все испортило». Это было проявлением гипертрофированного тщеславия, аморальности… и непонимания сути происходящего.
