На центральном стуле, как нам объясняют, сидит мэтр, специально приехавший на церемонию из северного бразильского города Манауса. Именно он будет вести ритуал. Это человек среднего возраста со взглядом мудреца. Его глубоко посаженные глаза глядят с несколько ироничного, но совсем не злого лица, как будто он смотрит на мир изнутри длинного темного тоннеля. Он кажется мне человеком, который может поделиться удивительным секретом, невероятной историей или частицей сокровенного знания. Во мне просыпается интерес. Мое настроение улучшается еще и потому, что я замечаю, как легко черты его лица освещаются очаровательной улыбкой, когда он приветствует кого-нибудь из своих знакомых. Очевидная доброжелательность этого человека успокаивает меня.
В центре стола стоит большой стеклянный сосуд, наполненный болотисто-коричневой жидкостью. Я предполагаю, что это и есть легендарное священное снадобье, о котором я так много читал, — аяхуаска.
Мэтр дает знак, что нам следует присоединиться к общей очереди, которая образовалась в проходе и змеится до задней стены помещения. Видимо, мы здесь единственные новички, и нас очень вежливо провожают к началу очереди и вручают нам белые пластиковые кофейные чашки. Мэтр с благоговением наполняет их из стеклянного сосуда с металлическим краном у основания. Несмотря на торжественность церемонии, священная жидкость по виду напоминает субстанцию, которая бывает в маслосборнике старого двигателя; легкое подергивание ноздрей подтверждает мои опасения относительно того, что пахнет эта жидкость так же плохо, как и выглядит. «Неужели мы действительно собираемся проглотить эту мерзость? — думаю я. — Мы, должно быть, сошли с ума».
Все еще обеспокоенный трудностями, с которыми мы можем столкнуться, я пытаюсь забыть о том, что в это самое время мы спокойно и со всеми удобствами могли бы пировать в баре гостиницы на бульваре Копакабана, потягивая сладкий кайпиринья[3] и покачиваясь в такт нежному ритму самбы. Но отступать слишком поздно. Моя жена и я бросаем друг на друга взгляд несчастных любовников, решивших броситься с отвесной скалы. Помещение начинает вибрировать от множества голосов, поющих молитву на португальском. Не имея возможности присоединиться к поющим, я бормочу: «Господи, помоги нам» — в такт своему дыханию, причем моя ирония улетучилась по меньшей мере наполовину. А потом каждый выпивает свою порцию. Мне удается выпить всю порцию варева одним судорожным глотком. Оно и правда отвратительно на вкус, и я с облегчением замечаю, что большинство присутствующих придерживается того же мнения. Это угадывается по искаженным лицам и звукам лихорадочно заглатываемых лимонных долек и мятных конфет, их раздают присутствующим, чтобы смягчить омерзительный вкус, который снадобье оставляет во рту. Я мужественно отказываюсь от предлагаемой мяты, исключительно из гордого и упрямого стремления переносить неприятности лицом к лицу, а практичная, как всегда, Труди благоразумно принимает подношение. Один из мэтров ставит пластинку на старомодный проигрыватель; это бразильская народная музыка, легкая и приятно незамысловатая. Прихожане начинают поудобнее устраиваться в своих креслах, а мы с Труди пытаемся следовать их примеру и погружаемся в дремотное состояние под приятное мажорное бренчание гитары и простые ритмы тамбуринов. Мы садимся и ждем, причем ни я, ни она не имеем ни малейшего представления о том, что должно произойти. Мое сознание тоже начинает куда-то плыть, но я из осторожности продолжаю следить за тем, что происходит в комнате, стараясь при этом дышать глубоко и медленно, чтобы успокоить нервы. Мне интересно, какие ощущения испытывали Уильям Берроуз и Аллен Гинсберг, переживая такой же опыт. Писатель и поэт эпохи битников отправились на поиски аяхуаски в конце пятидесятых, когда это снадобье имело почти легендарный статус того, без чего не мыслим мир древних. Среди многих его названий есть такие, как йахе, вино духа, корень мертвого человека; история его происхождения и употребления насчитывает, вероятно, тысячи лет и сложным образом переплетена с историей развития древней религиозной философии и ритуалов бассейна Амазонки. Из того, что я прочитал, мне удалось выяснить, что аяхуаска изготавливается из двух местных растений: лианы, известной под названием Banisteriopsiscaapi, и кустарника из рода кофейных, Psychotriaviridis. Активное химическое соединение почти полностью совпадает с нейротрансмиттером серотонином, а его взаимодействие с человеческим мозгом столь же сложно и таинственно. Мои изыскания убедили меня, что практика употребления этого снадобья узаконена бразильской конституцией, что оно не вызывает привыкания и обладает сильным эффектом.
Я оказался в этой стране именно в это время, поскольку вот-вот должен начаться мой концертный тур по Бразилии, а уже через несколько дней я буду выступать на самом большом в моей жизни концерте. Двести тысяч человек заполнят стадион Маракана в Рио. Это событие ознаменует собой вершину моих сольных выступлений в Южной Америке, но в то же время это будет и поминальный день. На днях умер мой отец, лишь на несколько месяцев пережив мою мать. По стечению обстоятельств я не имел возможности присутствовать ни на тех, ни на других похоронах, и у меня нет желания искать утешения в церкви. Но подобно тому, как люди, только что пережившие утрату, ищут успокоения в религии, психоанализе, самопознании и даже в спиритических сеансах, я, несмотря на агностицизм, тоже нуждаюсь в некоем обнадеживающем духовном опыте или ритуале, которые помогут мне осознать, что есть что-то выше, чем трагедия смерти, нечто более значительное, чем я способен себе вообразить. Какое-то время я никак не мог найти способ излить свою скорбь о потере родителей. Их смерть глубоко потрясла меня, но я чувствовал, что по какой-то причине не могу естественным, эмоциональным образом отреагировать на их уход, что не могу осознать эту утрату психологически здоровым способом. Я не плакал, не проронил ни одной слезы, просто почувствовал холод, одиночество и растерянность. У меня не было простой веры, в которой я мог бы искать утешение.
То, что я прочел об аяхуаске и его необыкновенной способности вызывать видения, сильно меня заинтересовало. И то умонастроение, в котором я находился, заставляло меня полагать, что, если я выпью это зелье в условиях настоящего, серьезного обряда, я, возможно, смогу более глубоко понять, что случилось с моими родителями и со мной самим.
Когда-то я в течение недолгого времени и весьма поверхностно увлекался наркотиками, но прием аяхуаски мне описывали как в высшей степени серьезное переживание, способное изменить всю жизнь, переживание такого рода, к которому я теперь, как мне казалось, был готов. Если в этом переживании и заключалась для меня некая опасность психологического или какого-то другого порядка, я убеждал себя, что я уже достаточно взрослый и могу пойти на этот риск, как если бы я решил совершить горное восхождение или прокатиться на мотоцикле. Разговаривая с опытными людьми, давно принимающими аяхуаску, я выяснил, что это снадобье не наркотик, а лекарство. «Наркотик, — сказал мне один человек, — дает немедленный эффект, человек сразу чувствует некое наслаждение, будь то сигарета, алкоголь, кокаин или героин, но потом приходится платить за это наслаждение головными болями, похмельем или, что еще хуже, зависимостью или привыканием. Выкури достаточное количество сигарет — и ты умрешь. Лекарство же, как правило, не дает немедленного эффекта. В конце концов вы можете быть вознаграждены, но сначала вам придется заплатить. Аяхуаска — как раз такое лекарство».
