Сирии, совершенствуя знание арабского языка. Затем еще два с половиной года странствовал по Нубии и Верхнему Египту.
15 июля 1814 г. в сопровождении раба-африканца прибыл в Джидду. Поселился в хане, то есть на постоялом дворе. Подхватил лихорадку. Остро нуждаясь в деньгах, продал раба. В Та’ифе в это время находился Мухаммад ‘Али, паша Египта, с которым Буркхардт встречался в Каире. И он обратился к нему за помощью — через врача паши, армянина Босари, как рассказывает Август Ралли. Тот поведал о бедственном положении Буркхардта своему коллеге, Ягии-эффенди, врачу Туссуна-паши. Известно, что Мухаммад ‘Али пригласил Буркхарда в Та’иф; и даже отправил к нему одного из своих гвардейцев-телохранителей для сопровождения, и повелел выдать верблюдов в дорогу. Паша, как полагал Буркхардт, опасавшийся тогда действий англичан в отношении Египта, заподозрил в нем английского шпиона. И поэтому захотел повидаться с путешественником лично, поговорить и решить, как быть с ним дальше. Такие подозрения еще больше усилились, когда выяснилось, что Буркхардт намеревался совершить паломничество. Аудиенция проходила в присутствии кади (судьи) Мекки и двух имамов мечетей. «Тестировали» его служители культа на право называться мусульманином, как вспоминал потом Буркхардт, и «экзаменовали на знание Корана» с пристрастием. «Собеседование», к счастью, прошло удачно. Вердикт религиозных авторитетов гласил, что он — не только истинный мусульманин, но и «очень ученый мусульманин». И ему разрешили выехать в Мекку. И Буркхардт отправился туда, «надеясь добыть себе венок из рук славы», вместе с «экзаменовавшим» его кади. Мухаммад ‘Али распорядился выдать Буркхардту новую одежду и 500 пиастров в дорогу.
В заметках об Аравии и бедуинах Буркхардт обстоятельно рассказал о жизне и быте аравийских племен, их нравах и обычаях. Ярко описал Святые места ислама, Мекку и Медину. Поведал также о некоторых «живописных уголках», как он их называет, на севере Аравии, таких, к примеру, как Та’иф, город-сад, который он именует «аравийской оранжереей роз».
Делясь впечатлениями о Джидде, путешественник отмечает, что процветание Джидды обеспечивало обслуживание судов и паломников, и торговля. Главными партнерами Джидды в торговле выступали Индия и Йемен, поставлявшие пряности, рис, одежду, кофе и благовония.
В Джидде он братил внимание на наличие в городе большого количества «домов кофе, числом двадцать пять». Арабы хаживали туда регулярно, пишет Буркхардт, и выпивали от трех до тридцати чашек кофе в день. И поскольку Джидду ваххабиты под натиском египтян оставили, то там повсюду и «невероятно много курили». В тех же кофейнях, где он бывал, табачный дым застилал, порой, все пространство внутри. И тогда перемещение людей в них напоминало собой «движение кораблей в тумане». Лавок, торговавших в то время табаком в Джидде, путешественник насчитал тридцать одну.
Джидда, по словам путешественника, отличалась от других городов Хиджаза «яркой смесью рас». Довально часто, сообщает Буркхардт, торговцы, прибывавшие в Джидду во время хаджжа со «значительным грузом товаров», продать его «скапливавшимся в городе паломникам» не успевали. И, «не урегулировав свои счета до окончания паломничества», вынуждены были оставаться в Джидде до следующего года. Тогда, согласно обычаю, сложившемуся там, они начинали «сожительствовать с юными абиссинскими рабынями». Женились на них, обзаводились семьями и оседали в Джидде.
Коренных жителей Джидды Буркхардт называет «людьми учеными». Род деятельности их, помимо торговли и обслуживания паломников во время хаджжа, был связан, по его выражению, с «мечетями и судом». «Город Праматери человечества», замечает Буркхардт, представлял собой «место сосредоточения» множества общин, представленных торговцами и ремесленниками из различных городов и земель Аравии. По сути, отмечает он, они являлись их коммерческими представителями у «паломнических ворот» на пути к Святым местам в Мекке и Медине. Много в Джидде жительствовало выходцев из Йемена и Хадрамаута.
Рассказывая о своих «мекканских впечатлениях», Буркхардт, пишет, что «сильные ливни производили так много разрушений в Мекке», окруженной горами, что древних домов, «старше 400 лет», не осталось там ни одного. Мусор жители выбрасывали из домов прямо на улицы города, центральная из которых (по ней паломники во время хаджжа семь раз пробегают между стоящими по ее обеим концам холмами ас-Сафа и ал-Марва) в сезон хаджжа «напоминала собой базар в Константинополе». Именно там трудились жестяньщики, изготавливавшие популярные среди паломников небольшие баклажки, в которых они везли на родину воду из источника Замзам. Эта же улица, свидетельствует Буркхардт, служила и местом для совершения казней.
Хроники Мекки сохранили сведения о том, что в 1624 г. на этой улице «с двух воров содрали кожу», а в 1629 г. «совершили экзекуцию над одним из йеменских повстанцев». Продырявили ему копьями «в нескольких местах» руки и плечи, и «воткнули в них зажженные жгуты». Затям притянули одну ногу к плечу и «скрепили их железным крюком». Привязав к столбу, выставили в таком виде на улице, где он и умер, после двух дней страшных мук и жутких страданий (41).
Население Мекки, повествует он, «жило по отдельным кварталам — сообразно тому ремеслу, которым занималось». Имелись в городе квартал банщиков со стоявшими там банями; квартал торговцев зерном, маслом и финиками; квартал проводников паломников по Святым местам; квартал богатых купцов и квартал «публичных женщин». Квартал золотых и серебряных дел мастеров назывался почему-то «китайской улицей». Существовал крупный невольничий рынок. Его хорошо описал, к слову, в своем увлекательном «Отчете о командировке в Хиджаз» (1898–1899) штабс-капитан Генерального штаба Российской империи Давлетшин. По наблюдениям офицера, невольники, которыми там торговали, «принадлежали исключительно к двум национальностям», а именно: «совершенно черным неграм из Судана» и «более светлым абиссинцам». Рабов-суданцев, «слывших среди арабов Аравии хорошими работниками», покупали, притом как мужчин, так и женщин, «исключительно для работ». А вот абиссинцев, и в основном женщин, — для утех, как наложниц. Осматривали при покупке «с пристрастием», с головы до ног, раздев и оглядев все интересовавшие покупателя части тела. Существовал даже, выражаясь современным языком, своего рода «гарантийный срок», когда в течение четырех дней с момента приобретения невольника или невольницы их можно было обменять. Если цены на «взрослую девушку-негритянку» составляли около 20 турецких лир, то на «такую же абиссинку — 30–40 лир» (10/4**). Сожительницами мекканцев большей частью являлись абиссинки.
Завозили рабов из Африки. В портах Южной Аравии разбивали на «партии», мужские и женские, и отправляли на невольничьи рынки в Неджд и Хиджаз, Месопотамию и Египет, Сирию и Палестину.
Одним из центров выгрузки рабов с судов, следовавших из Восточной Африки в Южную Аравию, был южнойеменский городок Зинджибар (это название закрепилось за ним в XVIII в.; смысл его — земля зинджей, то есть черных рабов). Особое место в структуре работорговли, судя по работам арабских историков,
