– А как вы пришли к Булгакову? Ведь Шолохов и Булгаков, согласитесь, писатели очень разные. Да и положение в литературе у них разное.
– Шолохову в его литературной жизни пришлось не сладко. В письме Горькому он признавался, что читавшие «Тихий Дон» (шестую его часть, о Вешенеском восстании) ортодоксальные вожди РАППа предлагали ему изъять ряд мест, наиболее дорогих автору: «Занятно то, что десять человек предлагают выбросить десять разных мест. И если всех слушать, то 3/4 нужно выбросить...» Ато, что ему грозил арест, вы знаете? Но сейчас не об этом разговор... Когда я оказался «на улице», долго не мог найти работу, положение человека в обществе стало одной из главных тем моих размышлений. Почему одни могут приспосабливаться, другие не могут, порой лезут на рожон. И вообще, меня давно уж интересовала тема: человек и революция, человек и народ, человек и общество... И как-то незаметно в мою жизнь вошел Булгаков; сначала инсценировали «Бег» и «Дни Турбиных», потом стали выходить его драмы в «Искусстве» с предисловиями В. Каверина и П. Маркова, потом проза... Потом я стал навещать Елену Сергеевну, которая подарила мне для публикации несколько «кусочков» своего дневника. Михаила Афанасьевича глубоко волновала тема: человек и революция. Его герои, как и герои Шолохова, особенно Григорий Мелехов, искали своего честного пути в то время, когда все так перемешалось в сознаниях и чувствах людских... Разный материал людской, разная стилевая манера, но и того и другого художника привлекал человек в кризисные моменты его существования.
– В чем вы видите счастье литератора?
– Быть самим собой. Полностью реализовать себя. Только это и оправдывает его каторжный труд. Только в этом он может найти удовлетворение. А если он пойдет на поводу у времени и будет подлаживаться к его сиюминутным требованиям, наступит когда-нибудь отрезвление и горько станет на душе. Шолохов, Булгаков, Платонов не угождали требованиям времени, это чаще бывает с писателями «средней руки». «Тихий Дон» покорил весь мир, но «Они сражались за Родину» ему так и не удалось завершить. Горько становится на душе: даже Шолохову не удалось реализовать себя полностью. И если в его архивах не обнаружили того, о чем так широко ходили слухи, значит, он ушел от нас, не реализовав, может, и половины заложенного в нем природой. Время беспощадно даже к таким гениям, как он, кого угодно сломает или задушит в ласковых объятиях.
– В последние десять – пятнадцать лет вы ушли из критики и занимаетесь преимущественно биографической прозой. Известны ваши книги об Алексее Толстом и Шаляпине, их и хвалят, и ругают. Как вы объясняете ваш отход от активной критики? И почему вас привлекает биографическая проза?
– Это я объясняю тем, что в критике меньше возможностей реализовать себя, особенно в былые времена, когда господствовала «нормативная» критика. Заказывают, например, статью об известном и популярном писателе, напишешь, а тебе говорят, что нужно убрать критические замечания, потому что журналу нужна стопроцентная положительная характеристика. Кому же из серьезных литераторов хочется быть обслуживающим персоналом при литературе! Вот некоторые и ушли в биографическую прозу, тем более что почувствовали: работы в этой области непочатый, как говорится, край. Поэтому и выходят одна за другой замечательные книги о Суворове, Куприне, Гончарове, Островском, Дмитрии Донском, Тургеневе, адмирале Макарове, генерале Брусилове... В жанре беллетризованной биографии написаны и мои книги «Алексей Толстой», «Заволжье» и «Судьба художника». В основе повествования о молодом Шаляпине («Восхождение») тоже лежит документ. И если не учитывать при чтении моих книг, как и множества других беллетризованных биографий, этого важного обстоятельства, то порой возникают недоуменные вопросы: где ссылки, где сноски, где научный аппарат?
В книгах о Шаляпине и Алексее Толстом я поставил перед собой задачу попытаться воскресить образы замечательных людей прошлого, которые столько сделали во славу моего Отечества. Задача моя – реконструировать ту жизнь, используя для этого все возможные в литературе средства. А если письма, дневники, воспоминания и многие другие материалы, которыми я пользовался при реконструкции той жизни, помогают «воскресить», «оживить» моих славных героев – значит, моя задача выполнена. Жанр беллетризованной биографии обладает широким спектром возможностей, что доказывают десятки, сотни книг, выходящих в серии «ЖЗЛ», «Пламенные революционеры», «Жизнь в искусстве», вторгается в «чистую» прозу под именем «политического романа», наконец, соединяется с другими видами словесного искусства, например, под названием «романа-эссе». Эти книги вызывают повышенный и обостренный интерес у читателей. Это и понятно: не так уж важно, что автор думает по тому или иному поводу: читателю гораздо важнее узнать, как было на самом деле. А реставрировать прошедшее можно и должно, лишь опираясь на документ, создавая из сплава свидетельств, писем, архивных документов некий многоцветный витраж, звенья которого складываются в цельный портрет.
Есть ли другие возможности у автора? Он ведь не общался с великим человеком. Заманчива, конечно, цель – домыслить за своего героя или что-то придумать в его биографии этакое завлекательное. Но нет! Ничего придумывать нельзя. Ограничены и масштабы домысла в психологии. Здесь фальшь особенно выпирает, особенно недопустима. И совершенно не случайно, что в известных пьесах М. Шатрова о В.И. Ленине или политических романах А. Чаковского, в которых выступают ведущие государственные деятели нашей страны и крупнейших держав Запада, авторы оперируют только документом, вкладывая в уста своих героев некий тщательно подготовленный «коллаж» из высказанного или написанного ими в разное время. Что можно предложить вместо этого? Домысел, додумывание за героя? Вот это-то и будет разрушение жанра злом, подрывающим доверие читателя.
Основная же работа – кропотливое собирание мозаики фактов, свидетельств, подробностей, реалий, «пылинок истории», из которых, нигде не отходя от правды жизни, и воссоздается картина давно прошедшего. Именно такя подходил к своей задаче, когда писал книги о Шаляпине и Алексее Толстом. Внутренние монологи Толстого, его разговоры с современниками, психология его творчества – все это требовало от меня нигде и ни в чем не изменять правде факта, засвидетельствованного в тех или иных источниках. Точно так же и при воссоздании жизни молодого Федора Шаляпина использованы его автобиографические книги «Страницы моей жизни», «Маска и душа», его письма, интервью, воспоминания о нем, собранные в известном трехтомнике Б. Грошовой, десятки, сотни, тысячи различных свидетельств, не вошедших туда. Короче, без огромной исследовательской работы, проделанной специалистами, собравшими и прокомментировавшими бесценный биографический материал о Шаляпине и его современниках, такое «Восхождение», как мое, было бы просто безуспешным. Одному человеку, как и на Эверест, невозможно забраться на такую вершину, как жизнь замечательного человека.
