Вчера я устроил купанье на воздухе, но когда я был гол, на меня напали летучие муравьи; ну, и задали же они мне жару! Кусаются как собаки, и их страшно много; пульверизацию крови я получил самую полную. В корпусе за дни отхода, когда моя дивизия вела себя молодцом, я представляюсь к какой-то награде: или к Владимиру II степ[ени], или к чину генерал-лейтенанта. Давай, моя славная лейтенантша, твои глазки и губки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй Алешу, Нюню и деток. А.
22 июля 1917 г.Дорогая женка!
Нахожусь сейчас в 27 вестах к северу от Евстафия Константиновича. Помнишь, как-то раз я ездил сюда по в[оенно]-конской переписи и в тот же день (поздно ночью) вернулся обратно; я тебе тогда еще рассказывал про пение соловьев в лесу. Сейчас я здесь нахожусь второй день и переведен в распоряжение Лавра Георгиевича. Как я теперь узнал, за подвиги своей дивизии я представлен в генерал-лейтенанты и в кандидаты на корпус; первое, может быть, и не пропустят, но насчет корпуса – возможно, что я скоро его получу.
Мой корп[усный] командир, которого я теперь покинул, еще за два дня до моего ухода отдал благодарственный и весьма лестный приказ по адресу моей дивизии, а по слухам (конечно, мало заслуживающим внимания) моя дивизия значится в числе претендующих на гвардейское достоинство, когда настоящая гвардия будет лишена его. Повторяю, это похоже на болтовню, и я лично считаю, что моя дивизия, держа себя, правда, неизменно прилично, ничего особенного не совершила, но на фоне теперешних безобразий и скромные подвиги заслуживают возведения в степень крупных. 20.VII на этот раз 4-й полк моей дивизии совершил следующее: соседняя с нами дивизия должна была атаковать противника, чтобы прогнать его за реку. Чтобы помочь этой атаке, две команды 4-го полка переправились по грудь в воде через речку и бросились в штыки на одну деревню, бывшую в тылу противника. Я приказал партиям кричать кроме «ура» еще «Kosaken kommen» [ «казаки идут»]. Это произвело страшный переполох, и противник перед соседней дивизией бросился бежать. В поиске этом участвовал и Осип, которого я представляю за это к Георгию III степени. Таким образом, дивизии удалось сделать крупные дела 10, 12 и 20.VII, не говоря про более мелкие вещи, повторяемые почти ежедневно. Куда меня теперь бросят, я еще не знаю, но во всяком случае дивизию применяют как ударную.
От тебя писем все нет, и я начинаю думать, что большинство из них я не получу совсем. У меня есть сведения, что при отходе множество писем было сожжено, чтобы они не попали врагу. Вероятно, погибли и письма, написанные лапкой моей женушки. Ведь эти почтари ужасно народ трусливый; рассказывают (может быть, просто сплетничают), что ими сожжены и денежные письма, но, кажется, не полностью, и говорят, что при этой операции чины ведомства сильно поправили свои дела. Все может быть. Но откроет ли история эти подвиги или они так и останутся под спудом? Я сильно сомневаюсь. История – старушка слепая и узкая, она говорит по моде и любит усваивать модные напевы.
Сегодня Осип принес мне груши, но они так тверды и незрелы, что я при всей любви к ним не могу наслаждаться принесенными. Приказал поискать лучше. Как-то на днях я послал тебе из Проскурова телеграмму, но когда еще она до тебя доплетется! Не получая твоих писем, я не ловлю в душе своей особенного волнения (мне причина слишком ясна), но не достает мне их ужасно; я надоел и своим адъютантам, и вестовым, посылаю на почту каждый день, но там один ответ – ничего еще нет. Про сожженные письма они уже не говорят, а новых им не дает страна, почтовая механика которой доведена, по-видимому, до безобразия.
Мой Герг[ий] III еще ко мне не прибыл, а также, что главное, я и до сих пор не знаю текста описания своего подвига, и думаю я, неужели он так же уродливо переделан, как мой подвиг 4–6 декабря. У нас ходят слухи, что социалисты расписались в своей несостоятельности и всю власть готовы передать кадетам, а последние будто бы заявили три категорических требования: 1) не быть Совету солдат[ских] и рабоч[их] депутатов; 2) Учредит[ельное] собрание – когда мы назначим, и 3) до него никаких разговоров о форме правления… Сколько тут правды, сколько вранья, мы сказать не можем. Последняя «Киев[ская] мысль» у меня была от 14.VII, а теперь, говорят, она выходит у вас с белыми полосами. Чудны дела твои, Господи! – только и можно сказать.
Сейчас суббота, и в нашем местечке праздник: утром прошли в синагогу старики в длинных до пят сюртуках с книгой под рукой; в одном случае библию несла 5–6-летняя девочка, делая большие шаги за своим дедушкой. Теперь старики и старушки сидят у домов, а молодежь (больше девицы) ходит одна к другой в гости… Любить я народ этот не люблю, но стариков, чтущих своего Бога и прилежных в чтении Библии, я уважаю: определенно, идейно и прочно.
Я живу в доме аптекаря; молодая пара, имеющая ребенка в 1,5 года (черномазый и кудрявый чертенок) и все еще продолжающая миловаться… есть шансы, что чертенят получится большая орава. Но наша пара уже из передовых: на столе Надсон, Шекспир, Энциклопедия… и Библия (Второзаконие) с двумя текстами: русским и еврейским, хорошее издание.
Ник[олай] Федор[ович] спал все время, пока его не разбудил телефон; сейчас он проснулся и ест грушу, спросонья выбрал самую крепкую и будет ругаться. Давай, моя славная женушка, твои глазки и губки, и наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй Алешу, Нюню и деток. А.
23 июля 1917 г.Дорогая женушка!
Пользуюсь случаем, чтобы с оказией черкнуть тебе несколько строк. Человек едет в Киев, где и бросит это письмо. Я недалеко (15 в.) около Евстафия Константиновича, куда меня бросят еще – не знаю. Жив и здоров. Тебе пишу регулярно через день, по четным датам. От тебя никаких сведений нет, а теперь, раз я оторвался от своего корпуса, я и совсем нескоро их получу… лишь бы ты получала мои письма. Сейчас пришел в местечко, все переполненное посторонними частями, и я пока на отлете… полки стали где-то в лесу, и я доволен, что хоть они будут отдыхать. Вчера прошел у нас дождь, и стало лучше дышать. О вас сведений никаких. Доходят слухи о разговорах в Ставке, о каких-то решениях, но не более. Словом, все покрыто туманом и неясностью, среди которых нам, воюющим людям, совсем нельзя разобраться. Во всяком случае доказательства разных проб и экспериментов пред нами налицо, дальше испробовать разные теории нельзя и надо на чем-либо останавливаться. Сегодня услышал, что Лавр Георгиевич назначен вместо Брусилова, что последнего прогнали, я, конечно, рад, но найдет ли Лавр Геор[гиевич] почву под ногами, чтобы сделать какое дело, этого я еще не вижу.
