Задним числом нетрудно найти в игре Маслаченко признаки, предвосхищавшие будущую карьеру — он был пижон (в отличие от Яшина) — тогда слово «пижон» было не обидным, а скорее ласкательным. (Может быть, потому в одном из своих самых знаменитых репортажей, когда в финале Лиги чемпионов «Бавария» пропустили два мяча подряд, Владимир Никитич выкрикнул сакраментальное: «Пижоны!») Например, вспоминал мой папа, нетрудные мячи Маслаченко ловил в два приема — останавливал мяч в воздухе, но не опускал на землю, забирая с отскока, как обычно поступают вратари, а перекладывал за спиной из одной руки в другую, как фокусник. Ляпов его отец не помнил, зато всегда, когда мы с ним обсуждали вратарей, говорил, что вот у Яшина ляпов было куда больше, но слава его от этого только росла.
Маслаченко, несомненно, был первым в России комментатором, профессионально разбиравшимся в футболе, считает мой отец, приводя в качестве примера следующей эпизод: на ЧМ-1978 играет Бразилия с кем-то. У них правый полузащитник
Нелиньо — тогда только-только появлялись те, кого сейчас называют вингерами. Он с мячом во вполне безобидной позиции, недалеко от боковой линии, между ней и углом штрафной. Его, естественно, никто не атакует (еще бы, за тогдашние-то деньги!). Он прицеливается и «шведкой» (во дворе тогда говорили «шведкой», а не «шведой») закручивает мяч в дальнюю девятку. Вратарь, украшая эпизод, парит вслед за мячом, но мяч летит быстрее и по более крутой траектории. Маслаченко вопит: «Нет, вы понимаете, он же НАРОЧНО так ударил!». Из последующих игр стало ясно, что Маслаченко был прав, так как этот удар у Нелиньо, оказалось, был поставлен на поток.
Может быть, все дело было в том, что когда Маслаченко играл, он, как вратарь, наблюдал футбол немного со стороны, по крайней мере на чужой половине поля, поэтому прекрасно разбирался в действиях полевых игроков. С вратарями дело обстояло иначе — к ним он был пристрастен и догматичен. Он считал, что вратарь должен бросаться в ноги головой, а не ногами вперед, иначе неприлично. Возможно, подсознательно Маслаченко считал, что и не справедливо — мне разбили голову, а им не разобьют, ногами-то вперед безопасно. Однако не мог же он, умный человек, не понимать, что было бы, если бы Дасаев с его фигурой играл «правильно» — он играл так, как он играл, может быть, и по осторожности, но играй он иначе, он бы утратил главное свое преимущество — хоккейную реакцию. Хоккейную настолько, что когда Дасаев ловил мяч, он казался каким-то маленьким, вроде мухи или шайбы.
«Вывод отсюда такой, — уверял, заканчивая эту историю мой папа, — что профессионал гораздо субъективнее дилетанта, который зато ничего не понимает, и держаться комментатору нужно где-то посредине, что и получалось у Маслаченко, когда речь шла о полевых игроках».
Был такой случай. Как-то Владимир Никитич Маслаченко решил осчастливить футбольную редакцию «НТВ-Плюс» творческой идеей.
— Слухайте сюды, — объявил Маслаченко, — скоро у нашего друга Пеле юбилей. Все ищут материалы, готовят сюжеты, а я вам скажу, что у нас есть самый лучший материал! Мое большое интервью с ним! Доставайте из архивов и дерзайте.
Маслаченко не был бы Маслаченко, если бы ограничился короткой репликой и быстро сошел со сцены. Нет, он ждал реакции и был готов продолжить разговор о своем знакомстве с Пеле. Повисла пауза и молодые коллеги стали спрашивать, что да как было в том интервью. Владимир Никитич набрал в легкие воздуха, произнес: «Значит, так…» — и стало ясно, что в течение получаса всем в комнате придется отложить прочие дела. Маслаченко начинал травить байки, а надо сказать, в своих байках Маслаченко всегда представал героем, центром притяжения, едва ли не рыцарем. Он не мог рассказывать истории, где были бы видны его слабости. Так был устроен Никитич.
— В 1988 году с Пеле летим одним самолетом из Москвы. Он с женой, я тоже. В Вене у него пересадка, он ждет багаж, рядом я ищу свои горнолыжные прибамбасы. Все получили свой багаж, и только мы вчетвером остаемся в пустом зале без сумок. Друзьями мы с Пеле не были, так шапочно знали друг друга. Но за два часа розыска своего багажа мы успели стать родными.
— Так вот, — продолжал Никитич, когда все уже предвидели концовку с навек установившейся дружбой Маслаченко и Пеле, — сумки мы в итоге нашли, расставались с Пеле как лучшие друзья. И что вы думаете происходит через два года? Встречаемся с Пеле на чемпионате мира в Италии — и этот говнюк меня даже не узнал!
Артист у микрофона. Так говорил о себе Владимир Никитович. Я бы не назвал его своим учителем, потому что в нашей редакции Маслаченко был кем угодно, только не ментором, но если я что-то и перенял у него, то вот эту самую формулу: комментатор это артистическая профессия, и его задача сыграть даже самый скучный матч так, чтобы понравилось зрителю. Не важно в какой ты форме или настроении. Это как на сцене: притворись, что тебе интересно, что тебе нравится твоя сегодняшняя роль, тот матч, который ты сегодня работаешь, и сыграй на бис.
У меня, конечно, так получается далеко не всегда, а у Владимира Никитича получалось. Мы много общались, особенно после того, как я стал комментировать итальянскую Серию А, ну просто часто пересекались на работе — матчи-то наши, как правило, начинались в одно время. Мы очень сблизились в Швейцарии, где целый месяц жили в одном отеле во время того самого чемпионата Европы. Более того, я несколько раз выступал в роли его водителя, вывозя на репортажи в дальние от нашего базового лагеря города. Удивительно, но будучи блестящим комментатором с прекрасно поставленной речью и наполненным глубокой самоиронией чувством юмора, Владимир Никитич не был таким же блестящим рассказчиком, что, честно говоря, стало для меня неожиданностью: отправляясь с ним во многочасовое автомобильное путешествие за рулем, я ожидал, что Маслаченко будет всю дорогу рассказывать мне в свойственной ему комментаторской манере бесконечные истории и байки из своей богатой на самые разнообразные события жизни. Однако, рассказы Владимир Никитича в большинстве своем сводились к разочарованию тем, как сложилась футбольная часть его карьеры. Он так и не смог смириться с тем, хотя никогда и не выносил это на публику, что остался в тени Льва Яшина, причем остался по воле обстоятельств, а не в силу отсутствия соответствующего таланта, что, кстати, полностью совпадает с приведенным выше мнением моего отца, который, я запомнил это с детства, услышав, что матч комментирует Маслаченко, всегда делал звук погромче и говорил мне: «Слушай внимательно». Будто знал что-то наперед…
Отец вслед за моим дедом, который тоже был футбольным болельщиком послевоенных лет, болел, как не трудно догадаться, за «Спартак». В 78-м «Спартак» только что вернулся из Первой лиги. Многие годы спустя, когда уже появились самые разнообразные энциклопедии и электронные справочники, мне наконец удалось отыскать тот самый-самый первый футбольный матч, который я, правда, мельком, но видел. Это было 17 января 1978 года. Первый официальный матч команды после возвращения из Первой лиги. Соот ветствующие ожидания болельщиков. И вот игра в построенном уже к тому времени манеже на призы газеты «Неделя» с «Локомотивом». Была и газета такая и даже телевизионная трансляция. Я, конечно, не очень понимал, кто с кем играет и зачем, но почему-то запомнил фамилию Прохоров, справочник подтверждает, что в воротах стоял именно он; счет я не помню («Локомотив» выиграл 2:0), но вот один эпизод мне запомнился очень хорошо: когда «Локомотив» забил второй мяч, я было обратился к отцу с каким-то вопросом, а он вместо ответа как шваркнул об пол чем-то, что попалось под руку, книжкой, кажется, и убежал в другую комнату. Расстроенный, я пошел к маме, выяснить, почему папа не хочет со мной общаться, на что мама сказала, что папа расстроен, наверное, потому что «Спартак» опять проиграл. Опять — ну потому что, очевидно, успехи в первой лиге не могли рассматриваться мамой всерьез как победные, а мама, как, наверное, многие жены болельщиков, ну не могла совсем ничего не знать о футболе. Из услышанного я сделал вывод: чтобы у отца было хорошее настроение, нужно, чтобы «Спартак» выигрывал, и с этого дня стал следить за результатами. Так в моей жизни появился футбол. И остался в ней навсегда. Даже, лучше сказать, и стал моей жизнью…
