И для моего поколения маршал Блюхер был живым воплощением полководца гражданской войны. Каждый мальчишка знал: первый орден Красного Знамени получил Блюхер; Блюхер - это и штурм Перекопа, и огненный поход против Колчака, поход матросов Кронштадтского полка, "штурмовые ночи Спасска", Волочаевка - все, о чем слагали песни; победа в конфликте на КВЖД в 1929 году - тоже Блюхер. Все, что заполняло и нашу юность перед борьбой с фашизмом в Испании, было связано с именем этого маршала. Для Кузнецова он с первого знакомства стал безусловным авторитетом: Блюхер - и оперативный начальник, и главнокомандующий на Дальнем Востоке, хотя флот только что выделили в самостоятельный наркомат, от чего, впрочем, как писал он потом, флоту стало только хуже.
Еще с осени, с первого знакомства, Блюхер к нему приглядывался, выяснял полушутя, охотно ли Кузнецов после плавания на юге пошел служить на Восток, да еще Дальний, проверял при случае, способен ли он по звуку определить калибр стреляющей в горах армейской батареи, и, как ученика, утешал ("даже армейцы ошибаются"), но все же надо разбираться в этом применительно к местности, вроде бы экзаменовал будущего комфлота; а теперь, пригласив его в Хабаровск на беседу, выслушивал, выяснял его взгляды на возможные военные действия, на роль в них флота, его оценку сил противника: не склонен ли по молодости приуменьшать эти силы, понимает ли, в чем наш флот слаб и каковы реальные возможности моряков при отражении десанта? Словом, Блюхер испытывал человека, так быстро идущего вверх. Это смущало, но не обижало, скорее подстегивало; сужу по всему, что написал о своих встречах с Блюхером Николай Герасимович, а он запомнил каждую встречу до мельчайших подробностей, только сожалел, что их оказалось слишком мало. Сужу не просто по уважительному тону его воспоминаний, а по решающему выводу о принципиально главных для флота взглядах Блюхера. Кузнецов писал: "Опыт Великой Отечественной войны показал, насколько был прав талантливый полководец. В войне нет ничего более необходимого и более сложного, чем взаимодействие родов оружия и видов Вооруженных Сил. Чтобы правильно распределять между ними задачи, согласовывать планы совместных действий, надо еще в мирную пору много поработать. Во время учений некоторые оперативные ошибки еще можно исправить. Иное дело в боевых условиях: здесь каждый промах в организации взаимодействия грозит тяжелыми последствиями".
Это писал человек, пережив вместе с флотом и его героику, и страдания: мужество непобежденного Гангута; мучительную борьбу Моонзундских островов и осажденного с трех сторон Таллина, трагедию таллинского перехода, лишенного прикрытия с воздуха; блокаду вторично в течение полувека зажатого в Кронштадте и Ленинграде флота Балтики; героическую оборону так и не взятой, а оставленной противнику Одессы, организованно эвакуированной; долгую и кровавую борьбу за Севастополь, за Новороссийск, за Кавказ, за Волгу как рубеж и коммуникацию Сталинграда и как артерию, снабжающую все фронты горючим; за Север и его полуострова, где силы флота сумели сохранить в прежних границах правый фланг фронта, защитить Мурманск и Кольский залив и поддерживать огромной протяженности пути заполярных конвоев, внешних и внутренних. Это писал нарком и главком флота времен войны, во все годы на том стоявший: флот должен действовать по единому оперативно-стратегическому замыслу с армией. Все крупные военачальники, армейские и флотские, у которых учился Кузнецов, настаивали на том же единстве при сохранении флотом, как писал еще в 1928 году Р. А. Муклевич, его специфики и самостоятельности. За годы службы Кузнецов запомнил и такие уникальные случаи, когда один предложил переодеть моряков в общеармейскую форму, другой так истолковал оперативное подчинение, что скомандовал ввести на флоте общеармейский распорядок дня (Кузнецову же пришлось отбиваться от этой команды), третий посягнул на привилегии матросов и старшин корабельной службы, не поняв разницы жизни и работы на море и на суше, пока его самого не пригласили в знойный день похода осмотреть крейсер и спуститься вниз, в "его преисподнюю", в пекло "БЧ-У".
Блюхера не надо было так просвещать, он прекрасно знал флот - и наш, и японский, бывал на кораблях, на береговых батареях, понимал моряков и после совместных учений укорял: слишком близко подпускаете противника к берегу, не используете предел дальности огня. Он разделял опасения молодого комфлота: Владивосток уязвим с флангов, из районов Посьета и Сучанской долины, где легче высадить десант. "Фланги, фланги!" - твердил маршал, определяя главную и посильную для флота задачу - оборона побережья, готовность к защите Владивостока. И все же он сказал Кузнецову, что нельзя и впредь пассивно ждать противника, настало время для более активных действий, "у флота теперь для этого достаточно сил и средств". Кузнецов понял, о каких силах и средствах речь: авиация и подводные лодки. Это они способны на пределе своих возможностей обнаружить приближение противника и предотвратить внезапность нападения. Но нужны передовые аэродромы и пункты базирования ближе к океану.
В то лето, как никогда прежде, флот широко развернул свои подводные силы на ближних и дальних подходах к Приморью. Начались бои у озера Хасан прямая угроза Владивостоку. Подводные лодки, малые и средние, заняли позиции в бухтах у выхода из залива Петра Великого и южнее, в районах знойных, где температура в отсеках, лишенных тогда охлаждения, подскакивала до шестидесяти градусов, как помнит один из тихоокеанцев, "пили кипяток, не остужая". Значительно севернее, туда, где не было ни баз, ни оборудования на нашем побережье, но зато ближе к выходу в океан, командующий отправил новые подводные заградители типа "Л", вооруженные минами, торпедами, артиллерией; мощные энергетические установки подводного и надводного хода позволяли этим кораблям долго быть в автономном плавании. С ними отправилась и плавбаза "Саратов" - кормилица, родной дом, место отдыха, общения экипажей и постоянная мишень при тренировках подводников в торпедной стрельбе. Командующий сам проверял готовность этих кораблей и проводил их в трудное плавание.
Чтобы представить себе условия подобного плавания, расскажу об осеннем походе подводной лодки "Л-7", присоединенной к дивизиону заградителей в океанском районе в октябре 1938 года. Японское море и Татарский пролив проходили в шторм с лоцманами на борту. Командующий дал командиру "Л-7" Д. Г. Чернову задание: высадив на Северном Сахалине лоцманов, выйти в Охотское море и там в течение десяти суток каждые два часа передавать в эфир метеоусловия. Самым трудным было высадить лоцманов. Двое суток штормовали в Сахалинском заливе, зашли наконец в ближайший порт, стали на якорь, спустили шлюпку с гребцом и лоцманами, едва она двинулась - местные жители на берегу разбежались, они еще не видели ни одной подводной лодки и решили, что высаживаются японцы. Гребец вернулся с запиской-предупреждением лоцманского пункта: фарватер узок, опасен, разворачиваться нельзя, надо ждать вечера, когда прилив сам развернет корабль, тогда и выходить. Но выход по фарватеру - строго по трем створам, а створные знаки не освещаются. Пришлось послать шлюпку, чтобы повесить на створы фонари "летучая мышь". Так снова вышли в бурное море и успели к сроку в район, где должны были помогать полетам авиации. Выполнив приказание комфлота, "Л-7" направилась к конечной цели похода через Первый Курильский пролив. Но здесь ее поджидал японский эсминец. На палубе киносъемочные аппараты, пушки наведены на советский корабль, эсминец затеял опасные маневры, стараясь выжать "Л-7" на мель. "Л-7", сколько могла, уклонялась вправо, чтобы не столкнуться с эсминцем, и продвигалась вперед. В критическую минуту Чернов приказал поднять сигнал по международному своду: "Ворочаю влево", дал два гудка, но продолжал движение прежним курсом. За ту минуту, пока японцы размышляли о смысле сигнала и намерениях русских, "Л-7" проскочила в нескольких метрах от кормы эсминца и вскоре присоединилась к дивизиону у плавбазы "Саратов".
