Свобода стоит того, чтобы за нее бороться.
За время войны Агата Кристи написала тринадцать романов и несколько пьес.
«Я была занята по горло, – вспоминала она, – работала в больнице два полных дня, три раза в неделю – по полдня и раз в две недели – утром, по субботам. Все остальное время писала.
Я решила работать одновременно над двумя книгами, потому что, если работаешь только над одной, наступает момент, когда она тебе надоедает и работа застопоривается… Одной из книг был «Труп в библиотеке», замысел которой я давно вынашивала, другой – «Н. или М.?», шпионская история, являвшаяся в некотором роде продолжением «Тайного врага», в котором действовали Томми и Таппенс».
Творческий кризис, который в то время переживали многие писатели, нисколько ее не затронул. Наоборот, уходя в свои выдуманные миры, она легче переносила тяготы войны и тревогу за мужа. К тому же, она быстро поняла очень важную вещь – многим другим людям тоже хочется уйти от реальности. Поэтому Агата Кристи почти не писала о войне, ее герои жили в доброй старой Англии, под мирным небом, и убивали как и прежде из-за денег, ревности или мести. Это был ее вклад в будущую победу.
Кстати, ее, как и многих других популярных писателей, приглашали работать пропагандистом. Но она отказалась, хотя уговаривал ее сам Грэм Грин. «Настоящий пропагандист, говоря, что «Некто Х. черен как ночь», должен это чувствовать, – объясняла она. – Я не была на это способна».
Мне, в отличие от многих других, вовсе не стало труднее писать во время войны; наверное, потому, что я как бы изолировала себя в отдельном уголке своего мозга. Я могла вся, без остатка, жить в книге, среди людей, которых описывала, бормотать себе под нос их реплики, видеть, как они двигаются по комнате, которую я для них придумала.
Пьеса «Десять негритят» во время войны была поставлена узниками Бухенвальда.
Она сделала из романа пьесу еще в 1940 году, не по заказу, а потому что ей так хотелось. Ей не нравилось, как драматурги коверкали ее замыслы, и она решила: «Впредь никто, кроме меня, не будет инсценировать мои вещи: я сама буду выбирать, что инсценировать, и решать, какие из моих книг для этого пригодны». В «Десяти негритятах» она немного изменила сюжет, сделала двух героев невиновными и устроила им хэппи-энд. Результат ей понравился, но поставить спектакль удалось не сразу, все отказывались и говорили, что для сцены это не годится. Однако в конце концов нашелся режиссер, который был готов рискнуть.
Надежды Агаты Кристи оправдались – спектакль имел большой успех, и вскоре его поставили уже в США, а в 1945 году экранизировали под политкорректным названием «И никого не стало».
Ну а в Бухенвальде заключенные сами выбрали для постановки именно эту пьесу, причем у них не было даже текста. Видимо, кто-то читал роман, кто-то видел спектакль, вот и восстановили по памяти.
Агата Кристи узнала об этом только спустя много лет, когда ей написал один из бывших узников. И, конечно, немедленно согласилась, когда голландское общество бывших военнопленных обратилось с просьбой разрешить возобновить постановку бухенвальдских «Десяти негритят».
Именно по прошествии лет в памяти остается самое главное, отсекая все несущественное.
Во время войны Агата Кристи написала, но не опубликовала две книги.
Сделала она это на случай, если погибнет во время бомбежек. Одна книга была про Пуаро и предназначалась Розалинде, вторая про мисс Марпл – Максу. Таким образом она хотела обеспечить их на случай своей смерти. В автобиографии она вспоминала:
«Написав, я положила их в банковский сейф и официально оформила дарственную на авторские права Розалинде и Максу. Полагаю, рукописи были надежно застрахованы от любых неприятностей.
– Когда вы вернетесь с похорон или с заупокойной службы, – объяснила я, – вас будет греть сознание, что у каждого из вас есть по моей книге».
Она не говорила, что за романы имеются в виду, но можно догадаться, что это «Занавес» – последнее дело Пуаро, и «Спящее убийство», планировавшееся как последнее дело мисс Марпл (хотя потом Агата Кристи решила написать еще «Немезиду», хронологически идущую уже после «Спящего убийства»).
С «Занавесом» все понятно, Пуаро там погибает, поэтому нет сомнений, что именно это его последнее дело, и что именно этот роман был написан во время войны, хотя потом и слегка переделан. Что же касается «Спящего убийства», то в тексте нет никаких дат, но нетрудно определить, что хотя роман вышел только после смерти Агаты Кристи, написан он был гораздо раньше. Так, например, там царствует еще отец Елизаветы II (она взошла на трон в 1952 году).
Есть поговорка, что о мертвых надо говорить либо хорошо, либо ничего. По-моему, это глупость. Правда всегда остается правдой. Если уж на то пошло, сдерживаться надо, разговаривая о живых. Их можно обидеть – в отличие от мертвых.
В 1944 году вернулся Макс Мэллоуэн.
Он еще продолжал служить в Министерстве авиации, но больше не уезжал далеко. Война подходила к концу, и жизнь постепенно возвращалась в мирное русло. Правда, совсем не такое как прежде. «Настало время собирать камни, – писала Агата Кристи, – камни и камешки, разбросанные повсюду, частицы разных судеб».
Под Рождество правительство вернуло ей Гринвей, словно нарочно выбрав для этого самое неудачное время – ровно за три недели до того, как американцы должны были отремонтировать там электрогенератор. Следующие месяцы ушли на войну с Адмиралтейством касательно возмещения причиненных убытков – в поместье были сломаны ступеньки, ободраны стены, а возле кухни построено четырнадцать туалетов, ставших основным предметом спора. Агата Кристи с сарказмом вспоминала: «В Адмиралтействе утверждали, что это я должна им, потому что клозеты являются якобы элементом благоустройства. Я отвечала, что вряд ли можно считать благоустройством возведение четырнадцати ненужных мне клозетов поблизости от кухни».
Пришлось многое ремонтировать, красить, полностью приводить в порядок запущенный парк и огород, расставлять сохранившуюся мебель. Впрочем, в прежний цветущий вид Гринвей привести так и не удалось – слишком много было других проблем.
Болтовня и даже злые сплетни[1] прелестны, если, конечно, правильно их воспринимать.
Кое-что Агата Кристи не стала менять после отъезда американцев из Гринвея.
«В библиотеке, которую во время постоя превратили в столовую, по верхнему периметру стен кто-то из постояльцев сделал фреску, – писала она в мемуарах. – На ней изображены все места, где побывала эта флотилия, начиная с Ки Уэста, Бермуд, Нассау, Марокко и так далее, до слегка приукрашенной картины лесов в окрестностях Гринвея с виднеющимся сквозь деревья белым домом. А дальше – незаконченное изображение нимфы – очаровательной обнаженной девушки, которая, полагаю, воплощала мечту этих молодых людей о райских девах, ждущих их в конце ратного пути. Их командир спросил у меня в письме, желаю ли я, чтобы эту фреску закрасили и сделали стены такими, как прежде. Я тут же ответила, что это своего рода исторический мемориал, и я очень рада иметь его в своем доме. Над камином кто-то сделал эскизы портретов Уинстона Черчилля, Сталина и президента Рузвельта. Жаль, что я не знаю имени художника».
