Всех поражала Нюрка своим непробиваемым спокойствием. Её вроде мало волновало, что оказались они с Сафонихой в полной изоляции. Даже, напротив, по всему было видно, что счастлива она как никогда.
С новой силой вспыхнула её красота, незатухающим огнём полыхали бесовские глаза. Как ни в чём не бывало ходила со всеми на работу, будто не слыша, что говорят ей и как называют её бабы.
Все вздохнули с облегчением, когда Нюрку назначили воспитательницей в детсад. Вообще-то как такового детсада в Шалаевке не было. Просто председатель попросил её на время сенокоса да уборочной открыть свою пустующую избу и присмотреть там за ребятишками, пока бабы на полях. Нюрка, как обычно в работе, упрашивать себя не заставила. Вдвоём с Сафонихой навели в запустелом доме чистоту и блеск. Вдвоём же стали кухарить и ухаживать за детишками. Неожиданно это новшество развязало руки многим бабам. Они знали: Нюрка к детям заботлива и ласкова, Да и на глазах теперь целыми днями не маячила, не раздражала. Так что назначением этим были довольны все.
…В тот день, как обычно, после обеда Нюрка отправилась с ребятишками на прогулку. Попервоначалу она пыталась было ввести на городской манер послеобеденный тихий час. Однако деревенские дети, не привыкшие к подобному воспитательному вздору, спать днём не желали. Да и устроить их всех в Нюркином, хоть и большом, доме было делом нелёгким. Пришлось от идеи городской отказаться. Зато Нюрка ввела обязательные послеобеденные прогулки. Неходячих и нетвёрдо стоящих на ногах оставляла под присмотром Сафонихи, а остальных вела за деревню. Для детей это было лучшее время дня, да и самой ей эти походы нравились.
Миновав последний колодец и взойдя на пригорок, с которого Шалаевка и её окрестности как на ладони, Нюрка поняла, что на этот раз оплошала: сегодня косят здесь, на ближних лугах. Лишний раз встречаться с работавшими ей вовсе не хотелось. Но и повернуть назад не позволял характер. Замешкавшись всего на минуту, она повела детей обычным путём. На покосе как раз заканчивался обед. Их скоро заметили, и бабы поспешили навстречу своим чадам, по которым за полдня успели заскучать.
Объятия и поцелуи были прерваны неожиданно. К деревне мчалась машина в окантовке чёрно-белых квадратов. Такси в здешних местах — вещь настолько диковинная, что все застыли, ожидая чего-нибудь необычайного. Знали: только что-то из ряда вон выходящее могло заставить хлипкую машинёшку проделать путь от города до Шалаевки по этой ужасной дороге.
Такси остановилась с визгом. Видно, путь был намечен дальше, до самой деревни, а здесь затормозили неожиданно, вдруг. Из машины вышла молодая, городского вида женщина, и пошла она прямо к Нюрке. С каждым шагом незнакомки с Нюркиного лица волнами откатывала кровь, а из всего её тела уходила жизнь. Такой вот, совсем неживой, была она в тот день, когда, спустя неделю посла похорон Андрея, вышла из дому, впервые надев свой вдовий платок.
Приехавшая подошла совсем близко и тихо спросила:
— Вы меня помните?
Нюрка смотрела на неё невидящими глазами. На лице её не отразилось даже признаков того, что она видит и слышит. Приехавшая попыталась заглянуть в огромные недвижные Нюркины зрачки и ещё раз, уже погромче, сказала:
— Вы помните меня? Мне надо поговорить с вами. Отойдём немного.
Казалось, слова её отскакивали от Нюрки, не проникая внутрь. И тогда женщина заговорила быстро, нескладно, запинаясь и заикаясь:
— Я знаю, нехорошо это, ведь я обещала вам. Но вы меня поймите. Нет другого выхода. Врачи сказали: не будет у меня больше детей. А мы с мужем… Нам необходим ребёнок. Отдайте мне моего сына. Умоляю вас, отдайте! Я понимаю: вы кормили его, одевали, и вообще… Но мы отблагодарим, мы не забудем вас…
Деревянное Нюркино лицо не выражало абсолютно ничего. Она попыталась разжать на этом мёртвом лице губы и не смогла. Продолжала стоять и не падала только потому, что тело её тоже одеревенело и никакая сила не смогла бы сейчас заставить её согнуть руку или ногу.
Остолбеневшие бабы мало-помалу начали приходить в себя. Перебивая друг друга, они подступили к приехавшей и потребовали у неё полного отчёта. И та заговорила, словно обрадовавшись возможности высказаться и явно пытаясь найти у окружающих сочувствие и поддержку:
— На квартире мы с ней вместе жили. У меня тогда так всё получилось… Я незамужем, училась ещё. И ребёнок мне ни к чему был. Разве знала, что так всё получится? Молодая была, глупая… В больницу пришла, говорят — поздно уже. А Анна, — приехавшая показала взглядом на Нюрку, — Анна тогда всё по детприёмникам бегала, ребёнка себе взять хотела. Она и предложила в роддом по её паспорту идти. Вот и получилось, что родила-то я, а записали на неё. А после взяла она ребёнка и уехала…
Оглушённые новостью бабы немо слушали, разинув рты.
— Слушай, а может, ты всё придумала? У тебя хоть свидетели-то есть? — наконец неуверенно спросил кто-то.
— Свидетели? — оживилась приехавшая — А как же! Да Евдокия Петровна — наша квартирная хозяйка. Она всё как есть знает. Это она помогла мне Анну сейчас разыскать. Если понадобится, она и в суде свидетелем будет.
— Ах, в суде!
— Судиться будешь?
— Суд, значит…
Слово это будто разбудило ошарашенных баб, разлепило им рты.
— А у нас здеся свой суд. Сами с тебя спросим.
— Нагулялась, значит! Про дитё вспомнила!
— Чтой-то долгонько раздумывала, а?
— Отблагодарите, говоришь? А чем, можно узнать? Может, ты годы эти ей вернёшь? Или горести её себе заберёшь?
— Да сколько настрадалась она — тебе и не снилось.
— А тебе не с Нюркой — со всеми нами расплату держать придётся.
— За каким ребёнком-то явилась? Да не могла ты дитё народить, потому как не баба. Одна видимость бабья, а нутро пустое, нет его вовсе.
— Спохватилась! Вспомнила! Ребёнка захотела! А ты не у Нюрки — у нас всех попробуй его отними! Мы с ним теперь по гроб связаны.
— Да и не узнаешь его сроду, ребёнка-то своего. Потому что сердца в тебе нет материнского. Ну, гляди: где он, где?!
Приехавшая вроде только сейчас заметила обступивших её ребятишек и заметалась взглядом от одного к другому. Она прошла по кругу, пошла назад, шаря глазами по лицам. Остановилась возле Витьки Татарникова и нерешительно протянула к нему руки. Однако налетевшая вихрем Дуська тут же оттолкнула её, схватила Витьку на руки и прижала к себе так, что тот заорал благим матом. Его рёв перекрыл Дуськин крик:
— Убери руки! Разинула рот на чужое дитя. Я те покажу!
Взгляд приехавшей остановился на Мишутке Солдатове. Но не успела она шагнуть к нему, как его заслонила собой Катя. И тогда приехавшая, уже не пытаясь угадать своего, стала хватать мальчишек подряд. И каждого вырывала у неё из рук мать. Когда очередь дошла до Парнишонки, к нему метнулась Настёна, сграбастала его на руки, и он доверчиво обхватил её шею.
