Отец Господь наш, значит, такой! Да он еще Васиного папы хуже, тот хоть, когда трезвый, добреет ненадолго. А этот всемогущество свое остановил, чтобы помыслы подбрасывать исподтишка. Заразил грехами, спохватился, и давай изводить войнами, болезнями, голодом.
А люди грешат и кричат: папа, папа, мы больше не будем, прости нас…
* * *
Как только знакомишься с идеалами, устремлениями и красотой путем искусства, ежедневная жизнь теряет свое невинное целое значение.
Досада и раздражение, пустота, сомнения и прочие неправильности заползают в душу и внушают отвращение к очевидному — каканью и писанью, ногтям и челюсти у бабушки в стаканчике.
Среди духовной серьезности тоже появляется сзади некто второй, как в «Маше и медведе», и жучит, жучит, сидя на горбу, о необходимости жить для потом.
В идее человека и его понятий про обустроенность жизни есть изъян. То ли Бог не додумал, уставши от неба, деревьев и зверей, то ли ему негодящие остатки подвернулись, то ли «мудрость природы» подкачала…
Много расходуется на плохое и неполезное. Или, еще хуже, на обман, войну и воровство.
Вот подсолнух, например. Так или иначе, много или мало, а семечки у него будут, если его заранее не оторвать. Вот он растет из корешка уверенный в себе. И семечки правильные, одного вкуса и цвета.
А люди вырастают во что-то разное, совсем не то, что ожидали. Вон, посмотрите, сколько народу в тюрьме сидит, или на базаре побирается, или на кладбище. Руки-ноги оторванные, это разве так их матери выращивали? Нет же!
Или собак возьмите до приручения. Жили себе волками-лисами. А теперь человеки их камнями бьют и гоняют.
У подсолнуха нет мозгов совсем, вот он счастливый и предназначенный. У собак их мало, не хватило на воле остаться — приручаться побежали. Вот их Бог и наказал, нечего плохих любить.
А человек, значит, самый умный и от своих мозгов такой разрушенный жизнью и думами. Мог бы правильность направления выбрать, так ведь нет, кидается туда-сюда. Хочет до смерти все успеть. Тайно не верит в вечность души и Страшный суд. Да Бог сам в это не верит, раз вон как распоясались!
Вот!
Прочли? Екклезиаста можете не читать. Он повторяется.
Прозы мне показалось даже мало, и однажды я решила написать стихи Богу, который занимал мое воображение много лет совершенно зря, потому как, выросши во взрослую тетку, я не доверилась ему:
Стихи для Бога написать
И даже пусть восславить,
Но никогда не выполнять
Его разумных правил.
Сиди там, Бог, на небесах,
Ко мне не приходи,
Я не замечу впопыхах
Твоей большой любви.
Не соглашусь я никогда
Мой бег остановить
И на весы добра и зла
Надежды положить.
А ты реши, кому теперь
Скучать в твоем саду,
Кого-то вытолкни за дверь
Навек гореть в аду.
И не завидуй, не ревнуй
И ярости не знай,
Сам в благочинности ликуй,
Свой садик запирай.
И ты меня не приглашай
К себе ни в рай, ни в ад,
Из-под земли не доставай,
Когда придешь назад.
Мне хотелось прочесть их публично на дворовом празднике, которые у нас регулярно устраивались педагогически озабоченными взрослыми.
Старая большевичка Кремерша решила отметить деньрожденьяленина детьми в объединенном для этого дворе — вместе с соседним домом. С теми, которые у нас фашисты были, если мы — нет, или наоборот, красноармейцы, если мы — да.
Она собрала нас вечером во дворе и сказала, чтобы все выучили стихи, вместо того чтобы просто так валандаться. Тем, кому она доверяла, выдала книжки, а кому нет — листочки с переписанными стихами. Она написала их печатными буквами для быстроты исполнения.
Мне досталась книжка, в которой было написано что-то вроде:
Ленин нас ведет к рассвету,
А в Америке закат.
Стань под ленинским заветом,
Угнетающийся брат!
Власть народная весною
К коммунизму приведет,
И страну мою родную
Будет славить весь народ.
Берта отказалась учить. Девочки заголосили:
— Ты что, это же про ленина, ты что, ленина не любишь?
— Ленина люблю, но учить не буду.
Она никогда стихи не учила.
Кремерша засуетилась от конфликта, чтоб не назревал насчет евреев, которые не в едином строю. У нас Вася это любил — папе подражал, пока маленький был. И Берте дали просто держать портрет и объявлять очередь.
Лилька принесла домой листочек, а Лилькина мама его забрала и пошла к Кремерше. У нее уже сидела моя бабушка с книжкой, которую дали мне. Кремерша была в слезах, но не сдавалась. Нельзя лишать детей праздника, некоторые (я) уже послушно вызубрили. Решили переделать его в праздник весны и танцевать, а стихи читать всякие, заодно и про Ленина, чтобы кто плохое не подумал.
Кремерша с нами репетировала под надзором соседей. Наконец, день настал, собрались у беседки посреди двора: мамаши, старики и, черт бы его побрал, Васин папа, который шел со смены и заинтересовался.
Он стал икать политически неграмотно во время, когда я про ленина читала с выражением. Его позорно выгнали. Но радость ушла, и плясали лениво. Правда, потом взбодрились: пили лимонад и ели пироги.
У нас вообще много было событий счастливого детства, омраченного воспитанием.
Особенно когда в школу пошли.
Тот, кто учился в советское время, знает, что такое принудительный школьный хор. Многие только со временем стали благодарны такой возможности — петь после уроков, когда хочется валандаться на улице, а другие — были сразу благодарны, что вместо хулиганства и садового воровства дети были заперты, стояли и пели-выли. Это про плохих.
А уж кто от сердца пел, от таланта — тут что говорить, слава богу, что пели. В нашей старой школе в Ташкенте был такой хор. Особенный хор, девицы старших классов ломились петь — учителем пения у нас был молодой человек. И поэтому песни пели «клевые» — Бабаджаняна твисты, например. Он играл на аккордеоне, был мягок в обращении и, наверно, хорош собой.
Этого я по молодости лет (где то между 1-м и 5-м классами) не могла оценить. И вообще сердце мое было занято вздыхательством: ну вы помните, сосед — Военный Доктор, старый, но стройный, холостой, но со скрипучей матерью в страшном инвалидном ботинке.
Так вот хор. Раз поешь в хоре, надо петь патриотические песни, раз поешь их, то про ленина тоже, раз про ленина, то на его деньрождень приходится выступать. И вот поехали мы в какой-то дворец, построились там на пыльной сцене, наглаженные, в белых кофточках, не успев вспотеть.
