Говоря о скотопригонном дворе, нам вспомнилась такса на мясо, которая и в ведомостях печаталась, и в лавках прибивалась к стенам. Говорят, что она уничтожится — и хорошо! Одной бесполезной формой меньше — нужно бы вместо нее что-нибудь посущественнее…
Теперь мы спустимся к самой Москве-реке, давшей название очерчиваемой нами части города, и вместе с тем представим программу того, о чем осталось нам еще сказать, говоря о Замоскворечье… Предметов еще много; но так как наша статья разрослась уже довольно пространно, то кроме самой реки, хотя и не поилицы Москвы, мы коснемся только некоторых особенностей Замоскворечья. Особенности найдутся и в том, о чем мы говорили; они есть и в постах, общих всей Москве, и в полиции, и в освещении, и в жизни приказчика и мальчика, и, наконец, в лошадиной охоте, и в отдельном сословии свах, главное местопребывание которых опять-таки — Замоскворечье… Этапом, принадлежащим уже собственно Рогожской части, мы заключим на этот раз наши очерки; поберегли мы его именно к концу Замоскворечья потому, что несколько замеченных в нем черт дают уже довольно резкое понятие о разнице в жизни этих, во многом родственных, во многом и чуждых друг другу местностей… Итак…
Москва-река. Как в природе еще много непонятного, так особенно много его в судьбе Москвы-реки… Река эта по природе своей принадлежит к числу рек маловодных; искусство уже не раз хотело поправить этот недостаток и — не поправило, несмотря на то, что было, кажется, немало истрачено на шлюзы, которые в бездействии живут и в настоящее время; говорено также не раз, и чуть ли также не раз было и печатано, о проекте соединения Москвы-реки с каким-то водохранилищем; ходило про все это много слухов, которые лишь привели к тому, что по реке едва, как говорится, куры не ходят. Река — зеркало чистоты города; в Москву же в реку, право, и без всякого преувеличения, иной раз страшно посмотреться, как в зеркало: Боже правый, чего в нее не льется, чего не сыплется, какими запахами не обдает она в разных своих местах! А берега, берега — что это за живописные и что это вместе с тем за грязные, сорные, вонючие берега! Все везется, все тащится — всякая грязь, навоз с улиц, сор, падаль — все в Москву-реку, все на ее берега… И около этого же берега кухарка или дворник зачерпывает водицы на самовары, кипятят ее — матушку и пьют себе во «славу Божию, хваля боярина и боярыню его белолицию Не знаем, да трудно и представить, что бы было с Москвой без дара Божия — мытищинской воды, но она, к сожалению, не везде доступна, и до сих пор о ней помина нет за Москвою-рекой. Правда, там сделаны бассейны фильтрованной москворецкой воды, но ходят слухи, что они оказываются неудобными, хотят будто а да проводить мытищинскую воду — все так! Ну, дальние бедные предместья города, какие-нибудь Хамовники, Драгомилово, Щемиловка, слободки разные с клетушками вместо домов, где нет не только дворника, но часто и кухарки и где еще вода продается по лавочкам? Даром нет, платить за такой, обильно распространенный Богом дар, не хочется, и спустишься, накинув коромысла, к Москве-реке по ее сорным берегам, по которым между разными трупьями кошек, собак и иных пробираются вонючие потоки и где обильно находит пищу вместе с вороном и ястребом и человек-тряпичник, и зачерпнешь ее водицы… А как хороша ты, Москва-река, какие виды на тебе — хоть бы панорама Воспитательного дома, хоть бы Храм Спаса, при котором как-то вспоминается старый его проект и Воробьевы горы, и сурово мелькнет в воображении градский голова Шестов. А далее, с Крымского брода, вид на «Нескучное», на самые Воробьевы горы — что за прелесть и что за грязь и за вонь, если подойти ближе!
В Москве как торговом городе и на реке есть торговые заведения. Дума получает доход с реки за отдачу места под плоты или портомойни, под купальни и за перевоз в полую воду, а в некоторых [местах] и в неполую, как, например, под Воробьевыми, под поэтическим Симоновым с цветущим теперь тиною «Лизиным прудом» и в некоторых местах и в самом городе… Портомойни считаются делом неважным, и в их устройстве нет ровно никакого устройства. Это просто плоты, открытые всем влияниям воды и воздуха; они не раз обращали на себя, вероятно, не одно наше внимание картиной чисто отечественного колорита. Мороз эдак градусов в двадцать с хвостиком — кругом лед, снег скрипучий, ветер пронизывает насквозь, прорубь то и дело подергивает тонкою пленкою льда, стоишь где-нибудь у моста в теплой шубе, надвинув понадежнее шапку, стоишь, переминаясь с ноги на ногу, и любуешься. На плоту, на открытом воздухе, идет работа; женщины, иные в нагольных тулупах, иные в заячьих шубах, а иные и просто в ватных куцавейках и в серпяных армяках, в сапогах, в калошах и в башмаках, смотря по состоянию и зажиточности хозяина (иногда прачки и кухарки, не желая жертвовать жизнию, договариваются в портомойном платье, в тулупе, сапогах, которые должны быть хозяйскими, — предоставляем судить, что находят они у бедных людей), работают вальками, вода мерзнет на белье, валек прилипает — горячо… Кряхтят труженицы, стонут мокрые ноги, плот то и дело покрывается водою, ломит руки, ломит поясницу, горит голова, кое-как укутанная бумажным или шерстяным платком, и иногда, да и нередко, продолжает болеть и после, потом и охлаждается тоже нередко, только тогда, когда на нее вместо снятого платка наденут венчик с образом Богородицы Портомойня зимою, как можно видеть, дело нелегкое для московских прачек, кухарок и всех, делающих ей визиты: надо бы как-нибудь вместе с широкими планами изменений подумать и об этих пустяках. Прачечное заведение подало пример, но судьба улучшений не дело отдельного лица, а уже целого общества. К торговым заведениям принадлежат также и купальни. Известная «школа плавания», купальни у Москворецкого моста и на Бабьем городке, принадлежащие одному и тому же лицу, носят на себе характер откупной системы и дороги, и во многих отношениях неудовлетворительны. Школа хотя и довольно удобна, но страшно дорога, 10 р. сер. за одну холодную воду, под простой парусиной, без простынь, без порядочной обстановки, без достаточного числа прислуги. Общество прачечных заведений, устроившее свою купальню у Каменного моста, — неопасный конкурент школы: купальня его не носит на себе следов новейших усовершенствований, хотя цены ее сноснее; хуже всего то, что оно на вывешенных объявлениях ни за что не отвечает — какое доверие может быть в этом же отношении к такому обществу? Проходя рекою, невольно посетуешь на довольно слабый надзор за ее берегами, где и творится немало темного.
Касаясь жизни купца как господствующего класса в — Замоскворечье, нельзя без боли, дорастающей часто до негодования, пройти мимо рядом идущей с ней жизни приказчика и мальчика… Отношения хозяина к приказчику представляют мало человеческого, даже ив наше гуманное время. Они действительно начинают немного смягчаться, особенно в последние десять лет, но то, что еще случается видеть, на что натолкнешься или слышишь от самого класса служащих как вынужденную жалобу накладывает много темных теней на эти отношения, в основании которых лежит не более-менее как - свободный договор. Они хотя таки они касаются не одного Замоскворечья, но там опять- таки они форменнее, нагляднее. Просим покорно нашего читателя взглянуть летом часов около семи-вось-ми вечера, зимою около пяти на Москворецкий мост просим внимательнее приглядеться, в чем и как возвращается купеческий мальчик из рядов домой. В лавке его часто трудно разглядеть, его там целый день гонмя гоняют из одного места в другое, в ином месте он — что твоя рабочая лошадь, если не выпадает на долю еще худшей судьбы — стоять истуканом у притолоки лавки оптового торговца или лаять и зазывать покупателя у мелочного. Встретя оборванного, запачканного, зимой, в страшный холод, часто в какой-нибудь синей чуйке, в старом хозяйском картузе, измученного, нередко охрипшего от крика или от холода, вы подумаете, что он уже свободен после трудового дня, что он остановился и зевает на реку, покрытую льдом, на счастливцев, режущих коньками этот лед. Иногда так; но чаще останавливается он не по своей воле, а по воле ноши, которая надломила ему плечи, не рад, разумеется, он, что и остановился, потому, знает, не пройдет это ему дома даром, и, оглянувшись кругом, много увидите вы в это время маленьких белых негров, согнутых непосильной ношей, может быть, в иную пору под вкусными принадлежностями постного стола богобо-язливых хозяев. Придет и домой мальчик, но нечего и думать об отдыхе: тут надо помочь и приказчику, вымещающему на нем свою досаду, и кухарке, нередко и кучеру, отдых тогда, когда лишь все захрапят в доме, только и отдых, что во сне, до первого пинка, до ранней возни с сапогами и до снова — мучительного дня… Положение приказчика также немногим лучше. Одно уже то, что большая часть приказчиков получают 150, 200 и 300 р. с. жалованья при дороговизне жизни в Москве, освещает много из их положения; при этом большая часть из них должна и обедать из этих же денег (говорим обедать, между тем как этот обед не более как закуска всухомятку, всего понемногу из того, что подешевле из носимого разносчиками в городе). Квартира холостым дается хозяйская; но что это за квартира — это каморки, так называемые молодцовские, в которых помещаются без всякой опрятности, не говоря уже об удобстве; это большею частию сырые комнаты, положительно вредные для здоровья, где-нибудь внизу, вблизи кухни, в соседстве с кучером, с дворником. и особенно замоскорецкого, решительно бесчеловечна со всеми служащими делу и смотрит на своих приказчиков, как на что-то низшее себя, как на людей без всяких потребностей. Расширяя, например, дело, увеличивая число служащих, многие ли подумают об увеличении помещения? Очень немногие; большая часть складывает их, как товар, и в так уже тесный амбар и заставляет этот товар серьезно подумывать о своем положении и располагаться враждебно к хозяину. Покушение на личность приказчика развилось до самых вопиющих размеров, и существует очень любопытный факт, что большая часть монахов и людей потерявшихся, людей разных вольных профессий — из приказчиков. До этого факта доводят самым естественным образом: гнет, пренебрежение, куча разных нелепостей, которые можно назвать общим именем прислуживания, господствующий тон жизни. Часто, например, приказчик вместе с тем и конторщик, пробившись и зимою назябнувшись целый день в Городе, ему приходится, как только отойдут руки, приниматься за перо. Вся неделя, все будни работа без просвету, без отдыху, без малейшего развлечения, отлучиться куда, и особенно без позволения, — и подумать нельзя. Избави Бог, если хозяин, восседающий с хозяйкой и семейством в ложе, заметит где-нибудь в театре приказчика, — тут одно средство — бежать, теряя и деньги и удовольствие, особенно если улизнул потихоньку или выпросился куда-нибудь в другое место, надул по нужде опасною болезнию или, пожалуй, и смертию близкого родственника. А что же остается делать: попросишь честно — наверное отказ: «По будним в театры?.. Да что ты, белены, что ли, объелся?.. Я в театр, ты в театр, да ты понимаешь ли, что ты такое!» Тут и до отказа от места недолго. Иногда спросят еще: «А на какие Деньги а?>> — и так прищурится левый глаз. Поэтому что так и скажет: у меня, дескать, украл человек!"
