вопросу агитации и пропаганды. На этом совещании Старик, Евгений Спонти из Москвы, имевший ироническую кличку «Учитель жизни», Яков Ляховский из киевской социал-демократической организации и представитель города Вильно схватились по поводу характера ведения политической пропаганды и агитации.
Спонти с пеной у рта защищал необходимость широкой агитации исключительно экономического характера, Ильич же настаивал на введении в круг агитации и политических вопросов.
Чтобы быть ближе к рабочей среде, Глеб по совету Старика снял комнату в рабочем районе. Вместе со Стариком они часто бывали у рабочего Ивана Федорова, участвовали в сходках членов кружков Порфирия Михайлова, Никиты Меркулова, Василия Шелгунова.
Обычно о дне сходки Глеб сообщал заранее через бывшего студента, теперь инженера-технолога, Мишу Названова. Через него же он передал рабочим вопросник, составленный Стариком, с целью подробного изучения жизни рабочих — листовки группы должны были быть предметными, бить прямо в цель, отличаться глубоким знанием жизни пролетариата. Рабочие старательно отвечав ли на вопросы, понимая их важность.
Теперь, зная точное положение дел на фабриках и заводах, Старик и Глеб могли составлять листовки так, что они были близки каждому рабочему, доходили до сердца. Глеб с восхищением наблюдал, как Старик без малейшего напряжения мог разговаривать с рабочими накоротке, вызывая их доверие и уважение.
Глеб однажды понял, что он не избежал общей участи, что он был, конечно, влюблен в Старика, очарован им. Как все «ученики» переживали, когда Старик весной заболел легкими! Старик был слаб, иногда засыпал, и Глеб, дежуря у его постели, рассматривал книги — конечно, «Капитал», книжки «Русского богатства», «Русской мысли», сочинения Н. Златовратского, Плеханова.
Старик, как рачительный хозяин, прибирал к рукам все, что могло быть использовано для революционной борьбы, — он завязывал множество связей, умело перетягивал на свою сторону все новых и новых сторонников из числа колеблющихся, из числа сочувствующих, из числа заблуждающихся. Однажды он взял Глеба на встречу с учительницами воскресной школы — и Глеб поразился, как быстро Ильич «распропагандировал» их, поколебав убеждения в сторону социал-демократов. Он привлек к движению Александру Михайловну Калмыкову, имевшую книжный склад на Литейном и широкие издательские связи.
Очень полезной была поездка Старика в Швейцарию. Вопреки ожиданиям ему быстро выдали паспорт, и он отправился за границу — устанавливать прочные связи с группой «Освобождение труда», с Плехановым, Аксельродом. Позже Плеханов писал о том совершенно исключительном впечатлении, которое на него произвел этот юный «Старик», и он связал именно с ним надежды на развитие русского революционного движения. (Плехановское слово тех времен — пророческим оно для нас звучало. А он писал, что был тобой пленен. О, если б чувство то ему не изменяло! Писал он, что растет поток к нему гостей, но никого с тобой он не равняет. В изгнаньи тягостном, за муки скорбных дней тобой его судьба с лихвой вознаграждает!) Старик приехал из-за границы бодрый, жизнерадостный — он завязал полезные контакты, привез в чемодане с двойным дном кучу нелегальщины, договорился о совместных печатных изданиях. Глеба он сразу засадил за работу — писать статью для заграничного «Работника» о фабрике Торнтона, о нарушениях на ней прав рабочих, о революционных настроениях и действиях. К осени, к приезду Старика, Глеб начал чувствовать плоды невидной, обыденной работы, которой они занимались последнее время. Завязались прочные связи с заводами и фабриками.
Но Ильичу и этого было мало: он решил создать общерусскую газету «Рабочее дело». Успешно прошли переговоры с типографией, достали денег, подготовили статьи. Глеб тоже написал — о Торнтоне, о сапожной фабрике. Но, конечно, все основные материалы были подготовлены Стариком, и, после того как они они были обсуждены на декабрьском собрании, Запорожец переписал все его статьи собственной рукой — для передачи в типографию.
Одно из собраний по выпуску «Рабочего дела» проходило на квартире у Надежды Крупской. Запорожец принес очередной материал — о непорядках на обувной фабрике:
— За все штраф! — увлеченно рассказывал он. — Каблук на сторону посадишь — сейчас штраф!
Старик расхохотался:
— Ну, если каблук на сторону посадил, так штраф, пожалуй, и за дело…
…Боже, как они тогда были молоды! Как медленно, без учета нависшей опасности, развивался их роман с Зиной! Редкие встречи; «Тангейзер» в Павловском парке; листовки, тайна, борьба. Смертельная опасность (не раз, не два, а много-много раз мы рисковали собственной судьбой). Счастье уверенности в правильном пути, отсутствие колебаний, раздвоенности.
Встречи так редки, и они, редкие, происходят на основе поисков общественного блага. Вот Глеб заходит за Зинаидой в ее квартиру на Васильевском. Путь недалек — всего несколько кварталов — в Историческое общество при Петербургском университете, которое как раз сегодня, 11 октября, собирается на одно из самых многолюдных собраний. Публику привлекают рефераты, которые сделают архивариус ученого комитета министерства земледелия Шафранов («О голодных годах в нынешнем столетии») и преподаватель Александровского лицея Мякотин («О Екатерининской комиссии»).
«Помнишь ли ты, как сказала мне, когда мы вошли в блестящую, роскошную залу, наполненную изящным» мужчинами и дамами:
— Неужели здесь будут говорить о голоде?
В этот вечер говорили два… профессора. Чего-чего только не насказали они там! Мы слышали и изречения восточной мудрости, и цитаты из громких писателей, перед нами проходили и мудрено-поэтические сравнения, и ряды эффектных цифр, и все это было так гладко, размеренно, ровно.
Когда же в этой роскошной зале, при громких аплодисментах изящных господ и дам, обе речи закончились одинаковым заключительным аккордом, гласившим, что «нам не страшны голод и материальная нищета: стоит только заводить школьные библиотеки и волшебные фонари», — мы с тобой опрометью выбежали из блестящего собрания…» [2]
Он пошел ее провожать. Они говорили о Кампанелле, о Городе Солнца…
Лето 1895 года было проведено, конечно, на Волге. Он немного устал от обилия впечатлений Петербурга и поехал на этот раз в тихие Моркваши, где когда-то жил вместе с матерью/ Здесь он поселился у сестер Чириковых, Марии и Клавдии, в их маленьком домике, смотрящем на Волгу с Лысой горы. Широко раскрыв глаза, слушали они вечерние рассказы Глеба и его товарищей — Ильина, Старкова, приехавших из Петербурга.
Глеб в разговорах старался в первую очередь поколебать народнические представления сестер. Он одобрял, конечно, действия Клавдии, организовавшей в Моркващах школу для бедных детей, но утверждал, что это не все. Есть более важные дела, которым надо посвятить себя. Он познакомил Клавдию с учением Маркса.
Они бродили вдоль Волги по траве и удивлялись: почему желтеют пятки? «Нефть», — говорил Глеб, и мечтал о будущем, о расцвете края, о том, как все его несметные богатства, о которых он еще наверняка
