Мясоедов был уволен в запас в чине полковника и была начата проверка возведенной на него сплетни, и через командира Корпуса жандармов, и через начальника Генерального штаба.
Начальник Генерального штаба письмом от 18 апреля 1912 года (за № 54) сообщил, что «предположение об участии подполковника Мясоедова в деятельности Главного управления Генерального штаба и его прикосновенность к разведывательной и контрразведывательной службе опровергается самым категорическим образом».
Командир же Корпуса жандармов ответил 6 мая (за № 319), что «каких-либо сведений по обвинению подполковника Мясоедова в шпионстве как в Корпусе жандармов, так и в Департаменте полиции, как то видно из письма директора Департамента полиции Белецкого от 4 мая № 100 634, не имеется».
Сведения эти военный министр переслал в комиссию Государственной думы, председателем которой был сам Гучков.
Кроме того, по предписанию военного министра, главным военным прокурором было произведено расследование, имелись ли в распоряжении редактора Бориса Суворина сведения о преступной деятельности Мясоедова. Расследование установило полнейшую вздорность пущенной Гучковым сплетни, и главный военный прокурор признал установленным, что «подполковник Мясоедов никакого доступа к секретным сведениям Главного управления Генерального штаба и Главного штаба не имел, и поручений по политическому сыску на него никогда не возлагалось».
16 мая в газетах появилось подробное по этому делу сообщение и был сделан доклад его величеству. Так была вскрыта вся гнусность интриги члена Государственной думы Гучкова. Он оказался патентованным клеветником и лгуном.
Обнаружилась при расследовании и некрасивая роль генерала Поливанова. Оказалось, что он осведомлял о намерениях Сухомлинова Гучкова и не раз передавал в Думскую комиссию документы, которые брал негласно у военного министра, пользуясь своим положением. По докладу его величеству, он был удален от должности за назначением членом Государственного совета.
Мясоедов начал дело против газет «Вечернее время» и «Голос Москвы». Первое дотянулось до войны, и тогда Мясоедов помирился с Борисом Сувориным. Последний, отвечая на письмо Мясоедова о прекращении дела, писал: «Теперь нам не время считаться, и я со своей стороны рад протянуть вам руку и предать забвению все прошлое. Примите уверение и т. д.».
Дело же с «Голосом Москвы» было кончено миром еще осенью 1912 года, когда газета поместила статью, в которой писала, между прочим, что она «была введена в заблуждение неверными сведениями о полковнике Мясоедове, о котором мы решительно ничего предосудительного сказать не можем, и в целях восстановления доброго имени его, несправедливо задетого в статье „Шпионаж и сыск“, помещаем настоящее опровержение и просим другие газеты перепечатать».
Тем не менее грязная клевета интригана А. И. Гучкова сделала свое дело. Вокруг имен Сухомлинова и Мясоедова остался нехороший налет. Между ними отношения испортились, они перестали видеться.
В начале войны Мясоедов был призван в ополчение как пехотный офицер и после больших хлопот, в которых ему помог и Сухомлинов, он был назначен переводчиком в штаб 10-й армии.
9 ноября Мясоедов приехал в штаб и его командировали в Иоханнесбург. Он исполнял незначительные поручения и 18 февраля был арестован и предан суду по обвинению в шпионаже в пользу немцев. Дело развернулось следующим образом.
Еще в декабре 1914 года к нашему военному агенту [44] в Стокгольме Кандаурову явился вернувшийся из немецкого плена подпоручик 23-го Низовского пехотного полка Яков Колаковский и рассказал, что, находясь в плену, он предложил немцам сделаться для них шпионом. После нескольких, с его стороны, предложений с ним стали разговаривать заведовавшие разведкой немецкие офицеры. Ему предложили жалованье 2000 марок в месяц, поручили взорвать мост под Варшавой, за что обещали заплатить 200 000, предложили убить великого князя Николая Николаевича, за что обещали миллион, дали ему паспорт и направили его в Россию.
17 декабря Колаковский уже был в России и дал подобное же показание в Главном управлении Генерального штаба, а 24 декабря, продолжая свои рассказы, показал: «При отправлении меня в Россию из Берлина лейтенант Бауермейстер советовал мне обратиться в Петрограде к отставному жандармскому подполковнику Мясоедову, у которого я могу узнать много ценных для немцев сведений».
8 января, на допросе в Охранном отделении, Колаковский показал уже, что тот лейтенант «обязал его войти в сношения с отставным жандармским подполковником Мясоедовым, который служил раньше в Вержболове, им очень полезен и работает с ними уже пять лет, но адреса Мясоедова в Петрограде указать не мог».
9 января Колаковский был допрошен начальником разведывательного отделения полковником Марачевским, которому он рассказал много странного про то, как он попался в плен, и показал, что будто бы при разговорах с немцами ими «особенно было подчеркнуто, что германский Генеральный штаб уже более пяти лет пользуется шпионскими услугами бывшего жандармского полковника и адъютанта военного министра Мясоедова, с коим подпоручику Колаковскому было рекомендовано войти в связь. Германский Генеральный штаб также жаловался на неимение, кроме Мясоедова, крупных агентов, тогда как мелкие услуги им оказывают преимущественно евреи».
Как ни странны были сведения Колаковского о том, с какою откровенностью говорили с ним немцы, выдавая ему даже своего единственного, хорошего, старого, опытного шпиона, как ни странно было вообще все прошлое и настоящее положение Колаковского, генерал Раух не счел нужным заняться прежде всего самим подпоручиком Колаковским, его проверкой, проверкой его связей и т. д., а препроводил всю переписку в Ставку Верховного главнокомандующего.
В Ставке показаниям более чем подозрительного и шустрого подпоручика Колаковского придали полную веру и дело направили в контрразведывательное отделение, начальником которого состоял полковник Батюшин, прославившийся тем, что не боялся привлекать очень богатых коммерсантов, а некоторые из его подчиненных брали большие взятки. С Батюшиным работали подполковник Рязанов и известный всему Петрограду Иван Федорович Манасевич-Мануйлов [45], дружившие весьма между собою. Официальным же помощником Батюшина называли жандармского подполковника Леонтовича. Общими усилиями этого прославившегося учреждения дело Мясоедова охватило большое число лиц всякого звания и положения; из них некоторых вообще нельзя было ни в чем обвинять. Но батюшинская комиссия работала…
15 февраля Колаковский был допрошен уже в Ставке, причем рассказы его об откровенности немцев стали еще более подробными. Выходило так, что немцы хвастались, будто бы Мясоедов работал на них последние пять лет, служа в Вержболове, тогда как он в действительности много раньше ушел со службы, жил в Петрограде и даже не служил в армии. Все эти выдумки Колаковского не показались подозрительными, и ему продолжали верить.
Между тем за Мясоедовым был учрежден надзор. К нему был приставлен шпион в качестве секретаря, некий чиновник Дистергоф. Ничего подозрительного в поведении Мясоедова Дистергоф не замечал.
В ночь с 18 на 19 февраля, по заблаговременной телеграмме начальника штаба Северо-Западного фронта, по многим городам были
