Турне было в самом разгаре, когда совершенно неожиданно я получила из Милана телеграмму: Тосканини предлагает мне роль Джильды в новой постановке «Риголетто», включенной в репертуар «Ла Скала» на сезон 1921/22 года. Но я не могла принять это предложение, так как была связана контрактом с Вальтером Мокки.
С 1916 года мечтала я выступить на сцене «Ла Скала» в какой-нибудь ведущей партии, и вот теперь, когда представилась такая возможность, меня нерасторжимо связал двухгодичный контракт.
Горя желанием петь в «Ла Скала», расстроенная, не зная, что в конце концов предпринять, я обратилась за советом к Паолантонио.
— Безнадежное дело! Вальтер Мокки шутить не любит.
И все же я решила поговорить с ним. Мокки был настоящим синьором: элегантным, изысканно вежливым, но неумолимым. При одном взгляде на него артистов охватывал страх, где уж тут отважиться на разговор, но я рискнула попытать счастья, собираясь поговорить с ним честно и открыто.
На следующий день мне удалось попасть к Мокки на прием, и, на мое счастье, грозный импрессарио пребывал в отличном расположении духа.
— О, Тотина! Зачем я тебе понадобился? Захотела икры? — воскликнул он, едва я вошла в комнату (он знал, что я обожаю черную икру).
— Какая там икра! Простите меня за смелость, но я хочу побеспокоить вас по одному важному делу, важному, понятно, для меня одной, — робко проговорила я.
— Ну что ж, послушаем.
Я собралась с духом и молча протянула ему телеграмму.
Вальтер Мокки прочел ее раз, другой, и по его лицу я поняла, что он недоволен. Наконец он сказал:
— Ничего не могу поделать. Ты сама знаешь, что связана со мной двухгодичным контрактом.
Я превратилась в само смирение и ответила, что у меня и в мыслях не было нарушать контракт, просто я считала своим долгом сообщить патрону о предложении «Ла Скала».
Тут меня осенила счастливая мысль: за день до этого в Рио-де-Жанейро состоялся большой концерт, в котором приняла участие и я. И вот я напомнила Мокки, как, обращаясь со вступительным словом к зрителям, он сам сказал, что надо поощрять и поддерживать молодых талантливых певцов. Мокки задумался. Я поняла, что попала в цель.
Две-три минуты Мокки молча шагал из угла в угол, затем вдруг его нахмуренное лицо озарилось дружеской улыбкой, он подошел ко мне и, легонько шлепнув меня по щеке, воскликнул:
— Ну что ж! Поезжай!! Я даю тебе полную свободу!
Невозможно даже приблизительно описать мое счастье, мой восторг. Голова у меня кружилась, я ничего не понимала, плакала и смеялась от радости.
В порыве благодарности я бросилась на шею своему доброму гению.
— Да-да, поезжай, поезжай в Милан. Ты свободна, я не хочу мешать твоей карьере. Но прошу тебя не забывать о нашем контракте.
Я с плачем выбежала из комнаты. У сурового и непреклонного кондотьера оперного театра душа оказалась великодушной и отзывчивой. С именем Вальтера Мокки и его жены Эммы Карелли связаны милые сердцу воспоминания о решающих, переломных моментах в моей карьере.
По возвращении в Италию Милан показался мне совсем иным. Я чувствовала себя более уверенно, но в то же время ни на минуту не забывала о возросшей ответственности.
Особенно волновала меня встреча с исключительно взыскательным Тосканини.
Я узнала, что маэстро отверг после первых же проб нескольких итальянских и иностранных претенденток на роль Джильды. Мое имя было названо Тосканини синьорой Карлой, его женой.
Синьора Карла слышала меня в роли Джильды в театре «Костанци» перед своим отъездом в Неаполь, где должна была встретить мужа, возвращавшегося из Соединенных Штатов. Ее слово оказалось решающим, и Тосканини отправил мне в Рио-де-Жанейро телеграмму.
Когда я проходила мимо «Ла Скала», сердце у меня билось сильно-пресильно. Приближался день моей встречи с Тосканини, скоро я останусь с ним один на один в знаменитом красном репетиционном зале. Настало время собрать в кулак все свои силы и мужество.
XV. «Риголетто» в постановке Тосканини
Премьера оперы «Риголетто», поставленной Тосканини летом 1921 года в «Ла Скала», навсегда войдет в анналы истории итальянского оперного театра.
Достаточно сказать, что опера шла две недели подряд при переполненном до отказа зале; она шла бы и дольше, если бы не репертуарные требования, заставившие прервать представления «Риголетто». Много зрителей приехало специально ради этих спектаклей из Франции, Германии, Англии и особенно из Швейцарии.
Само собой разумеется, сценическое оформление оперы было совершенно новым, продуманным весьма тщательно, до мельчайших деталей. Необычайно сильной и драматичной была сцена бури в последнем действии.
Однажды на спектакль пришел скульптор Бистольфи, большой друг Тосканини.
— Как понравилась тебе постановка «Риголетто»? — спросил Тосканини.
— Все великолепно! — воскликнул Бистольфи.
— А какое впечатление произвела буря в четвертом действии?
— Знаешь, мне инстинктивно захотелось раскрыть зонт.
Эта фраза вскоре стала известна всему Милану.
Попытаюсь рассказать, как напряженно и вдумчиво работал Тосканини с исполнителями на репетициях.
Он был так требователен, так входил во все детали, что вначале я даже растерялась.
Кроме меня в опере пели баритон Галеффи, тенор Лаури-Вольпи, бас Мансуэто и меццо-сопрано Бертана.
Я никогда не забуду одну репетицию в красном зале «Ла Скала». Всю первую половину второго действия заняли дуэты с баритоном и с тенором. Тосканини прервал меня всего трижды, сделав несколько мелких замечаний. Он посоветовал мне спеть фразу «Какая нежность и забота…» с большим легато. Попросил повторить ее и после второго раза остался вполне доволен.
Наконец я дошла до знаменитой арии «Внемля имени его…». Я очень волновалась, но постаралась спеть ее как можно лучше. Тосканини остановил меня и сказал:
— Послушай, дорогая Тоти. В техническом отношении ты исполняешь арию безукоризненно. Но, черт побери, этого же мало. Прежде всего ты должна понять, что героини Верди любят одинаково: Джильда, как Аида, Леонора, как Виолетта… Все они испытывают тот же трепет… И все же разница есть. Как ты думаешь, почему Верди написал эту арию в манере стаккато? Из прихоти? О нет, нет! Верди применил технику коротких пауз для того, чтобы живее передать смятение девушки, в сердце которой впервые зажглась любовь. При одной мысли о возлюбленном, смутившем ее душу нежными словами, у нее прерывается дыхание. В музыке Верди звучит смятение. Вот почему его героиня поет, как бы отделяя каждый слог: «внем-ля и-ме-ни е-го…». Если ты поймешь состояние Джильды, твой голос сумеет передать те чувства, которые хотел выразить композитор.
