Слова маэстро ярким светом озарили мне всю эту знаменитую сцену, и я поняла, как глубоко проникся Тосканини духом музыки великого композитора.
Повторяя арию, я уже не беспокоилась о технике, а позволила заговорить сердцу Джильды, как хотел этого Верди.
Еще одно важное замечание сделал мне Тосканини в четвертом действии, в сцене смерти Джильды. Он сказал:
— Помни, что, когда Джильда произносит свои прощальные слова, она уже мысленно рассталась с жизнью. В этой арии есть что-то неземное. Тут нужен нежный, ангельский голос, взывающий с мольбой к небесам. Если ты проникнешься душевным состоянием Джильды, голос сам по себе будет звучать печально.
Впоследствии я всегда исполняла эту роль так, как мне подсказал Тосканини, и она неизменно вызывала у зрителей живейшее сострадание к героине. Когда закончилась первая репетиция, мои страхи сменились огромной радостью. Хотя Тосканини ничего не сказал мне, я поняла, что удачно выдержала трудное испытание. Очень напряженными были и репетиции, проводившиеся непосредственно на сцене. Я помню все советы, которые давал Тосканини моим коллегам.
С Галеффи он провел всю сцену из третьего действия, перевоплотившись на время в Риголетто и показывая певцу каждый жест, выражение лица, каждый речитатив, взрывы гнева обманутого шута.
Сколько страсти и самых разнообразных чувств вкладывал Тосканини в свое исполнение! Как глубоко умел он проникать в сокровенные глубины музыки Верди!
Во время одной из репетиций, в перерыве, Тосканини пришлось принять в своей артистической уборной непрошеного посетителя, который во что бы то ни стало хотел поговорить с великим маэстро. Секретарю театра «Да Скала» Аните Коломбо не удалось его выпроводить, и она очень волновалась, видя, что назойливый субъект никак не уходит.
Когда незнакомец наконец удалился, Анита Коломбо попросила у маэстро извинения за то, что не смогла предотвратить это вторжение.
— Ничего, — ответил Тосканини, — пока он говорил, я мысленно повторил все четвертое действие.
— Но кто это был? — спросила Коломбо.
— Право, затрудняюсь вам ответить, — улыбнулся Тосканини.
После генеральной репетиции, сняв костюм и грим, я, сгорая от нетерпения, решила узнать суждение Тосканини о моем исполнении. Я выбежала со сцены и в коридоре столкнулась с Тосканини; он вместе с синьорой Карлой и несколькими друзьями уже направлялся к выходу.
Маэстро сразу понял, что́ я собираюсь у него спросить. Он обнял меня и громко сказал:
— Дорогая малышка, если ты споешь так же и на премьере, нас ждет успех, какой «Ла Скала» не снился тридцать лет!
* * *
Не могу не привести отзывов обо мне крупнейших музыкальных критиков Милана.
На страницах «Коррьере делла Сера» Чезари писал: «…удивительная чистота пения сочетается у Тоти Даль Монте в партии Джильды с редкой способностью легко передавать все оттенки чувств, даже в наименее выигрышных эпизодах. Ее исполнение отличается изяществом, но без манерности и слезливости. Красота голоса в сочетании с естественной фразировкой говорит о подлинном искусстве».
А вот рецензия Орефиче в «Секоло»: «Тоти Даль Монте преподнесла нам очередной сюрприз, спев сцену смерти на одном дыхании, как это и мыслилось Верди, и прекрасно модулируя голос».
Карло Гатти в «Иллюстрационе итальяна» отмечал: «Эта превосходная и умная драматическая актриса, обладающая серебристым, нежным и звонким голосом, блистательно выдержала испытание, и ее смело можно назвать одной из наших многообещающих и талантливых певиц».
В заключение приведу еще одну выдержку из «Коррьере делла Сера»: «Такого исполнения роли Джильды мы не слышали уже много лет».
Среди множества людей, пришедших поздравить меня с успехом, я увидела и Лусарди, самого грозного импрессарио того времени. Он пришел с таким большим букетом цветов (вещь для него неслыханная!), что еле протиснулся в дверь.
С ним были связаны контрактом такие замечательные певицы, как Лабиа, Муцио, Скаччати. Однажды они по собственной инициативе из симпатии ко мне пришли к Лусарди и сказали:
— Теперь вы можете быть довольны. Наконец-то вы нашли певицу, которую так долго искали!
— Кто это? — удивился Лусарди.
— Тоти Даль Монте.
— Конечно, конечно, она молодец, поет хорошо, но не будем преувеличивать, — ответил Лусарди.
И вот он положил на мой стол букет цветов, не проронив ни слова, сел рядом, затем встал, поцеловал меня и удалился.
Молчание грозного импрессарио ясно показало, что мой успех поразил его.
* * *
И на этот раз я поселилась в пансионе синьоры Поли на виа Паскуироло, 3. Я, конечно, могла снять номер в первоклассной гостинице, но предпочла приятную и дружескую атмосферу, царившую в пансионе синьоры Поли. К тому же моя добрая хозяюшка сделала вид, будто не замечает, что я приехала к ней с моей любимой собачкой Пирипиккио.
Я всегда обожала собак. Их у меня было несколько, хотя они и доставляли мне массу хлопот и неприятностей. Сейчас моим тираном стал Жолли, на редкость красивый чистокровный английский пудель с серебристо-серой кудрявой шерстью.
Вместе со мной и собачкой в пансионе синьоры Поли появилась весьма любопытная фигура — мой личный секретарь, элегантный, но немного тучный испанец, не расстававшийся с моноклем, «muy valiente senor Colodron».[6]
Очень деятельный и на редкость тактичный, синьор Колодрон обращался ко всем торжественно и начинал свою речь неизменным «nosotros»,[7] имея в виду, понятно, и своего «шефа», то есть меня.
Он приходил в пансион несколько раз в день. Когда я посылала моего верного секретаря с каким-нибудь поручением в театр к импрессарио, к Клаузетти или к лавочникам, он вежливо объяснял, что «nosotros» желаем то-то и то-то, «nosotros» придем в такое-то время, «nosotros» хотели бы купить вот это.
Очень скоро синьор Колодрон стал весьма популярен в театральных кругах Милана, а некоторые его особенно красочные обороты вошли в поговорку.
Среди прочих важных дел, я поручила ему бдительно следить за моим песиком. Да-да, потому что Пирипиккио отличался необыкновенной живостью и склонностью к внезапным исчезновениям.
Однажды вечером, часов в семь, собираясь в «Ла Скала» на четвертое представление «Риголетто», я имела неосторожность, выйдя на миг из комнаты, оставить дверь приоткрытой. С ловкостью хорька Пирипиккио проскользнул в коридор. Волею случая в это время оказалась незапертой и дверь, ведущая на лестницу. Не долго думая, Пирипиккио выскочил за порог и в два прыжка очутился на улице.
Вернувшись в комнату и не найдя собачки, я заволновалась.
