Зорге, которого мы не знали - Ганс Гельмут Кирст

Несколько человек уставились на них темными, глубоко впавшими глазами. Лица их были скорее серыми, нежели желтыми. Зорге произнес несколько слов на ломаном японском языке.

Пожилой мужчина приподнялся, поклонился и снова сел.

Зиберт схватил Зорге за руку. Запах, нет, не бедности, а нищеты подействовал на него угнетающе. Вежливость погрязшего в крайней бедности человека напомнила Рихарду улыбку когда-то умиравшего на фронте солдата, которому он закрыл глаза.

Зорге, казалось, ничего этого не замечал. Выйдя из хибары, он потянул за собой Зиберта в другую. И там повторилась та же картина. Зорге потащил Зиберта в третью, а затем и в четвертую хибару. Лицо его приняло злобное выражение, и он стиснул зубы.

— Все эти люди — крестьяне, — проговорил Зорге. — Они голодают почти постоянно. Когда кончаются запасы риса, они заменяют его древесной корой и рыбными головами. А чай у них — просто пустой кипяток.

Они пошли назад к автомашине, у которой возился Бранц. Тот долил бензин из канистры, проверил покрышки и осмотрел двигатель. Жители этой нищенской деревни его не интересовали.

— Бедный народец, не так ли? — вот и все, чем встретил он Зорге и Зиберта. — Но храбрый народ, нужно отдать должное. Наши крестьяне давно бы протянули ноги от такой жизни. Однако японцы предпринимают все меры, чтобы захватить весь Дальний Восток. Я называю это героизмом, господин Зиберт. Это — единственный вывод из того, что вам показал Зорге. Такая страна может стать мировой державой. А все те социальные фантазии, которые нам преподносит Зорге, не более чем самообман.

Возмущенный Зиберт повернулся к полицейскому атташе спиной. Это было самое большое, на что писатель из Франкфурта был способен.

— Неужели так живут все земледельцы в Японии? — спросил потрясенный Зиберт.

— Только около пятидесяти процентов здешних крестьян, — пояснил Зорге, — относительно самостоятельны, у них от одного до трех гектаров земли. Остальные — деревенские пролетарии, таких, пожалуй, нет больше нигде в мире. Они арендуют земельные наделы не более наших садовых участков.

— Занимаются ли они животноводством?

— Незначительно. На девять хозяйств — одна свинья.

— А налоги?

— Примерно в два раза выше, чем у ремесленников. Поэтому сотни тысяч разорившихся крестьян ежегодно уезжают в города, где пополняют ряды промышленного пролетариата. В случае безработицы они возвращаются обратно.

— Если государство намерено стать великим, — произнес бодро Бранц, — требуются жертвы. Мир принадлежит только дельным и сноровистым.

— Избавьте нас, пожалуйста, от глупой нацистской фразеологии, — отрезая Зорге.

— Не хотите ли вы этим сказать, что национал-социализм — учение глупцов? — с угрозой спросил полицейский атташе.

Зиберт на этот раз более решительно вмешался в разговор двух идейных противников:

— Господин Бранц, мы уважаем национал-социализм как властный режим. Но если кто-либо из его представителей начинает нести чушь, мы оставляем за собой право критиковать это лицо.

Бранц пожал плечами и сунул голову под открытый капот машины.

— Японский крестьянин, — продолжил Зорге, — арендует свой участок земли у помещика за годовую ренту. До двадцатого декабря он должен ее выплатить, независимо от того, какой выдался урожай. Договор об аренде предусматривает возможность возврата земли помещику по его требованию, даже после посева.

— Это просто ужасно, — негодующе заметил Зиберт.

— Это по-японски, — отреагировал Зорге, и в его словах прозвучала неприкрытая неприязнь к властям Страны восходящего солнца.

— Вы ненавидите Японию? — спросил писатель.

— Да, — не стал скрывать Зорге.

— Эмоционально? Или после трезвого размышления? Или же на основании личного опыта? — поинтересовался Зиберт и, показав на раскинувшиеся кругом поля, добавил: — То, что мы увидели, ужасно, но положение можно исправить путем реформ. И скажите, пожалуйста, почему вы не ответили на мой вопрос, Зорге? С чего вы взъелись на японцев?

— Потому, что знаю их лучше других. Потому, что я видел такое, о чем никто никогда не писал. Я видел собственными глазами, как японские солдаты расстреливали коммунистов в Шанхае и заживо сжигали их вождей в топках паровозов. Я видел, как уничтожали женщин и детей, хотя они никому ничего плохого не сделали, слышал мольбы о пощаде. И сейчас я чувствую запах крови, пролитой озверелой японской военщиной.

— Я уже дважды слышал слово «коммунист», — сказал Бранц, выныривая из-под капота машины. — Кажется, оно очень вам нравится, господин Зорге.

Рихард холодно взглянул на полицейского атташе. В этот момент ему стало ясно: или он, или Бранц — один из них был лишним в Японии. И как ни странно, эта мысль его сразу успокоила.

— Я социалист и никогда этого не скрывал, — спокойно ответил Зорге. — А здесь, в этой стране с достойным сожаления режимом, в последнем раю феодального господства, социалистические идеи становятся особенно привлекательными.

— Это понятно, — сказал Зиберт, стараясь предотвратить новую схватку двух идейных противников. — И не забывайте, господин Бранц, что основы социализма включены в программу национал-социалистической партии, членом которой вы состоите.

— Тем не менее, — ответил Бранц, — я не без удивления слышу, что близкий друг посла возводит хулу на японцев, наших союзников.

— Вы ошибаетесь, — с трудом выдавив улыбку, возразил Зиберт. — Если отделить, как это делают все политики, народ от его руководства, окажется, что нас с японцами объединяет ничего не значащий антикоминтерновский пакт. А между Германией и Советским Союзом заключен договор о ненападении, без которого начавшаяся война стала бы авантюрой.

— С интеллектуалами, — отреагировал сердито Бранц, — о таких вещах говорить очень трудно. Они вывертываются подобно угрям. — И, не скрывая угрозы, добавил: — Но в дальнейшем это не пройдет. Наверняка найдется подходящий случай, когда можно будет сделать соответствующие выводы.