Французского географического общества и называться корреспонденткой «Фигаро»!
Возвращаясь к «Жар-птице» – музыку я поддержала сразу. В утонченной виртуозности оркестровки и в использовании народных мелодий я услышала Римского-Корсакова – он был учителем и Стравинского, и… Дягилева, который убеждал Стравинского отказаться от музыкальных штудий! Сложность партитуры вполне могла бы меня обескуражить. Ничуть не бывало. Она была вполне в струе, и я это почувствовала, с абсолютно новаторским подходом. Я получила необходимое и достаточное для балерины музыкальное образование и умела играть на фортепиано, но и по сей день я с трудом могу найти слова, чтобы описать всю оригинальность этого произведения. Дебюсси справедливо сказал, что в «Жар-птице» есть что-то «ребяческое и дикарское»; другие подчеркивали впечатление от нескольких glissando тромбонов; были и те, кто называл эту музыку с ее беспримерно оживленной ритмической и эмоциональной энергией «постромантической». У меня она и до сих пор вызывает истинное восхищение: в первый раз мне пришлось танцевать в произведении незнакомом и решительно «модернистском».
Никогда, стоя у станка или выступая на сцене, я не чувствовала необходимости отсчитывать про себя ритм. Танцевать, когда голова забита цифрами, – это мешает отождествлению с ролью. Где вы видели трагика, отсчитывающего про себя или отбивающего ногой (раз, два, три… двенадцать) ритм александрийского стиха? Столкнувшись с моими сомнениями и колебаниями в согласовании моих па с многочисленными оркестровыми ответвлениями, Стравинский проявил чрезвычайные любезность и понимание. Перед репетициями он отводил меня в сторонку, садился за пианино и объяснял, как мне взяться за ту или иную музыкальную фразу.
Годы спустя Стравинский без стеснения критиковал хореографию Фокина, говоря, что ему всегда казались гротескными притоптывания Кощея. Но какова же была просчитанная точность эффекта! Балет строился на контрасте между достоинством привлекательных персонажей и грубыми движениями злодеев. Кроме того, притоптывающие удары ногой «по косой и во все стороны» скрюченного колдуна были своего рода негативным отголоском моих тур пике по диагонали и тех энергичных крупных прыжков во все стороны, подобно стреле, о которых я упоминала выше.
Я всегда считала Стравинского добрым человеком и с большим удивлением прочитала в «Дневнике» Нижинского, что он был «сух сердцем». Якобы он отказался позаниматься с дочерью Нижинского в начале Первой мировой, когда Вацлав находился в Венгрии, запертый в доме жены. Причем вопреки настояниям мадам Стравинской, самоотверженной женщины, блистательной музыкантши, о которой говорили, что она правит мужнины партитуры.
Стравинский – да, это правда, – мог проявлять неблагодарность. Он всегда отказывался признавать, что его книга «Музыкальная поэтика» была написана не им самим, а двумя музыковедами, один из которых – его друг и помощник Пьер Сувчинский, который сейчас является мужем моей племянницы Марианны, второй дочери Льва. [44]
Я до сих пор вижу тонкий профиль Стравинского, его холеный вид, редкие волосы, разделенные на пробор, аккуратно приглаженные, открывающие высокий лоб. Я и сейчас прекрасно представляю его массивный нос, короткий подбородок, толстые очки близорукого человека. Широченный рот с мясистыми и чувственными губами контрастировал со всей той резкостью и строгостью, что были в его характере. Ни моя подруга Лидия Лопухова (позднее вышедшая замуж за экономиста Кейнса), ни Габриэль Коко Шанель, великодушно приютившая его в своем доме в Гарше, когда он едва сводил концы с концами, не смогли устоять перед его обаянием.
Может показаться невероятным, но такой визионер и гениальный композитор, как Стравинский, которого называли «Пикассо в музыке», всю жизнь нуждался в деньгах.
Как и предсказывал ему Дягилев, «Жар-птица» открыла Стравинскому путь к славе, и он наутро проснулся знаменитым. Он немедленно напишет чисто музыкальную версию своего произведения, и ее будут всюду исполнять. Оба – Дягилев и Стравинский – продолжат плодотворное, хотя и чреватое грозами сотрудничество. За двадцать лет существования «Русские балеты» поставят восемь балетов на музыку Стравинского. Чтобы не называть все, ограничусь лишь самыми известными: мудрым «Петрушкой» в 1911-м, потом скандальными «Весной священной» в 1913-м и «Свадебкой» еще десять лет спустя. Сам он в 1934 году станет французским гражданином, а потом, как и многие артисты, связанные с Дягилевым, эмигрирует в Соединенные Штаты, где до сих пор живет и здравствует, чествуемый и осыпанный похвалами. [45]
Дебюсси, который им восхищался, говорил о нем: «Он, точно избалованный ребенок, иногда щелкает пальцами перед носом у самой музыки… носит кричащих расцветок галстуки, целует руку дамам, при этом наступая им на ноги… Состарившись, он станет невыносим…» Стравинский не стал невыносимым. Скорей уж остепенился, как и его музыка. Мы с ним иногда видимся. В последнюю нашу встречу он рассказывал мне, как триумфально его принимали в Москве и Ленинграде, куда он в 1962 году приезжал по приглашению советских властей. Иногда мы посылаем друг другу письма.
Биконсфилд, 27 марта 1969
Дягилев держал марку: «Жар-птица» должна была открываться видом лунного пейзажа, в центре которого – мерцающее дерево, отливавшее металлическим блеском. Привлекли знаменитого русского живописца Врубеля, но этот хрупкий художник, создавший столько грандиозных шедевров, за три месяца до премьеры покончил жизнь самоубийством. Чувствуя приближение безумия, он, раздеваясь донага, часами стоял у распахнутого окна и нарочно заработал себе пневмонию, оказавшуюся для него смертельной. Тогда Дягилев нанял на декорации Александра Головина, которому поручалась еще и концепция костюмов.
Головин превзошел самого себя. Легендарный занавес внутри сцены отливал бесконечным числом оттенков зеленого и золотого, словно откликаясь на музыкальную текстуру Стравинского, на ее раскатистые тембры, отзвуки, ритмизованные перкуссии. Миниатюрные мазки цвета старинного золота (осмелюсь произнести здесь слово «вермишельные», а один из критиков назвал их «вермикультурными», то есть полными извилистых линий), вкрапления ржавчины, терракотовый с золотым отливом, – глядя на это, казалось, трещат мириады насекомых, пчелиный улей. Непроглядная густота темного леса, заколдованный замок, ощетинившийся остриями и куполами башен, игра светотеней – все выглядело движущимся, вспыхивающим тысячью искорок, посверкивавшим. Говорили о «живой мозаике» или о «гигантской кашемировой шали богатых и потускневших расцветок», а другие писали о «смеси готического гобелена с персидской миниатюрой… той, что не пробуждает никакой точной ассоциации, зато порождает тысячи реминисценций». «Вибрировать», «вибрации» – вот и еще одно слово, которое сам стихийно выводит моею рукой карандаш, покрытый золотым узором!
Поскольку Головин был завален работой, Дягилев в конце концов поручил Баксту создание костюмов Птицы, Ивана-царевича и Царевны. Мой костюм, радужный с золотым отливом, рубиново-красный и изумрудно-зеленый, состоял из узкого, бронзового в крапинку корсажа с глубоким, обшитым пухом вырезом. Он тесно облегал талию и бедра и ниспадал каскадом разноцветных перьев, что при взгляде спереди казалось павлиньим оперением. Поверх розовых колгот я надевала шаровары из прозрачной газовой ткани, желто-оранжевой, – в них ноги были как в какой-то
