Руководитель занятий штурман звена Губанов не согласен был с таким суждением Смирнова.
— Нет, друзья, — возразил он. — Как раз на фронте и надо учиться, непрерывно, каждый день. Есть такая старая пословица: "Учиться — все равно что грести против течения: только перестанешь — и тебя гонит назад". Небо не любит неучей.
К словам другого штурмана мы бы отнеслись равнодушно, но к Губанову прислушивались. Он много летал на пикировщике, имел большой опыт воздушных боев и охотно делился им с товарищами.
— Сегодня мы поговорим о взаимодействии и слетанности экипажей, — начал Губанов. — Воздушный бой — это сочетание огня и маневра. На истребителе то и другое сосредоточено в одних руках. У нас же огонь ведут штурман и стрелок-радист, а маневрирует летчик. Поэтому главное в воздушном бою — это четкое взаимодействие всех членов экипажа.
Тема казалась не новой, но заинтересовала всех. В оживленной беседе высказывались разные суждения о важности летных профессий. Какое же мнение поддержит Губанов? Поскольку он затронул такой вопрос, то наверняка заранее его обдумал.
— Ну кажется, все высказались, — начал Губанов. — А я так считаю... Летчик водит самолет, пикирует на цель, сбрасывает бомбы. Как командир, он должен уметь в любой сложной обстановке быстро принимать грамотные решения и отдавать нужные распоряжения. Он отвечает за все и за всех.
Штурман определяет курс, находит цель, готовит данные для бомбометания, выполняет первое прицеливание, охраняет верхнюю полусферу от атак истребителей противника.
Стрелку-радисту отводится особая роль в полете. Он держит постоянную радиосвязь с аэродромом и с ведущим самолетом. На боевом курсе, пока летчик и штурман заняты прицеливанием и сбрасыванием бомб, стрелок-радист является стражем экипажа. Он — полный хозяин задней полусферы, откуда большей частью и атакуют вражеские истребители. Стрелок-радист и штурман огнем своих пулеметов как бы ткут невидимое защитное покрывало вокруг самолетов своих товарищей, создавая прочный щит вокруг пикировщиков.
— Запомните, летает не летчик, а экипаж, — сказал в заключение Губанов. — На самолете все одинаково важны и должны действовать четко, слаженно.
Полет на боевое задание — это целый комплекс действий большого количества людей. Тут нужно полное взаимопонимание не только между членами одного экипажа, но и между остальными товарищами, идущими в едином строю. Очень важен тесный контакт и с истребителями прикрытия. Им тоже приходится в воздухе нелегко. Одно дело — полет на свободную охоту, когда можно вести воздушный бой, применяя любой маневр и используя все пространство неба. Другое дело — охранять пикировщиков. Нужны большое мужество и высокая выучка, чтобы отразить атаки вражеских истребителей, не отрываясь от строя бомбардировщиков. И наши друзья, летчики 21-го истребительного авиационного полка, отлично справлялись с этим нелегким делом.
Однажды на бомбометание вражеских кораблей в районе острова Большой Тютерс пятерку "Петляковых" повел старший лейтенант В. С. Голубев. Нас прикрывали четверка "яков" под командованием старшего лейтенанта А. Г. Ломакина и шестерка Ла-5, ведомая капитаном Г. Д. Костылевым. Только отошли мы от Кронштадта, как в воздухе прозвучал голос флагманского радиста:
— Маленькие, маленькие, сверху справа "фиаты"!
— Спокойно, друзья, мы все видим, — ответил Ломакин. — Держитесь плотнее.
Мы прижались поближе к ведущему — так будет легче обороняться штурманам и стрелкам-радистам и взаимодействовать с истребителями прикрытия.
Вражеские самолеты шли высоко над нами справа. Первыми к ним ринулись Ла-5. Короткая схватка — и два "фиата" упали в воду. Остальные отвернули к финскому берегу.
Мы продолжали полет к намеченной цели. Вот и вражеские корабли. Их было пять. Голубев повел нас в атаку на флагмана. Через минуту от прямого попадания бомб на нем произошел взрыв. Клубы черного дыма поднимались высоко в небо. Мы взяли курс к родным берегам.
И тут внезапно снизу нас атаковали четыре ФВ-190. "Лавочкины" в это время были значительно выше и не могли заметить тупоносых, как называли мы "фокке-вульфов". Дело плохо: прозевали. Применяя испытанный оборонительный маневр — "ножницы", "яки" старались не отрываться от нас. Вскоре на помощь подошли "лавочкины" Костылева. Завязался ожесточенный бой. "Фокке-вульфы" дрались куда нахальнее, чем "фиаты". Ревели моторы, мимо нас проносились то немецкие, то наши истребители. Огненные трассы пуль и снарядов чертили небо.
Сверху, со стороны солнца, последовала новая атака немцев. Резким маневром я ушел под строй пикировщиков и сразу почувствовал, как левый мотор начал работать с перебоями. Самолет отстал от группы. Чувство одиночества перерастало в тревогу. "Фокке-вульф" снова мчался на нашу машину. Удастся ли теперь уйти из-под удара? Нервы напряглись до предела. Главное — не прозевать момента для маневра. И вдруг, не закончив атаки, "фоккер" взорвался. Горящие его обломки полетели в залив. Тут же мимо пронесся "як" с бортовым номером двадцать шесть. "Выручил", — внезапная радость вернула силы. Появились уверенность и легкость в управлении самолетом. Я прибавил газу, догнал "Петляковых" и занял свое место в строю.
Воздушный бой продолжался. Один "фокке-вульф" ринулся на нашего ведущего. "Як" тут же бросился ему наперерез и отразил атаку. Вскоре по радио чуть слышно, с паузами прозвучал голос:
— Самолет подбит, больше не могу... ранен... Нет сил... Это был Владимир Кафоев.
— Володя, дружище, скорее уходи домой! Не можешь лететь, тяни к берегу, — передал Ломакин.
Кафоев со снижением пошел в сторону маяка Толбухина, но не дотянул до него... "Як" задел крылом воду, разломался и потонул. Не оставалось надежды и на спасение раненого Кафоева.
На родной пятачок блокадного Ленинграда пикировщики вернулись строем. Мы потопили вражеский корабль, сбили три самолета противника, но никто не радовался успеху. Среди нас не стало верного товарища, зрелого летчика лейтенанта В. Ж. Кафоева. Мы сочувствовали Арсену, потерявшему родного брата.
— Что случилось у тебя над целью? — спросил меня Сохиев.
— Мотор чуть не скис. Трубку перебило.
— Жарко было, когда "вульфы" насели. Но мы показали им кузькину мать. Пусть знают наших! Вот, видишь, какая моя судьба. — Сохиев держал в руке осколок величиной с фасолину. — Застрял в моей куртке, едят его мухи, шутя, пояснил он.
Всего полчаса тому назад смерть прошла в сантиметре от сердца, а Сохиев шутил как ни в чем не бывало. Такой уж характер у нашего Харитоши!
Мы подошли к землянке. Здесь уже были летчики-истребители, прикрывавшие нас в полете. Обсуждались эпизоды воздушного боя. Ломакин задорно рассказывал Голубеву:
