Советское правительство мобилизовало все свои силы. Но положение большевиков было критическим. Недаром представитель английской военной миссии при Деникине полковник Роуландсон заявил представителям Ингушетии, Чечни и Дагестана: «…Конец большевизма близок, так как войска Деникина в 300 верстах от Москвы, расстояние как от Петровска до Баку. Нет сомнения, что Россия, очищенная огнем и кровью, станет великой и неделимой…»
В конце сентября началось второе наступление на Петроград.
11 октября 1919 года красные оставили Ямбург. 15 октября Политбюро ЦК РКП(б) постановило: «Петроград не сдавать». Троцкий и Зиновьев допускали, что можно Юденича впустить в Петроград и разбить его в уличных боях. 17 октября Совет обороны решительно отверг этот преступный план.
В середине октября советское руководство признавало «наличность самой грозной военной опасности», добивалось всеми доступными средствами «действительного превращения Советской России в военный лагерь», а всего лишь через неделю положение резко изменилось: Юденич остановлен, Деникину был нанесен ощутимый удар и взят Орел. Ленин призывает Реввоенсовет Республики «покончить с Юденичем», «надо кончить с Юденичем скоро, тогда мы повернем все против Деникина…».
Так оно и вышло…
Федор Иванович Шаляпин перенес все тяжести блокады Петрограда, все тяжести гражданской войны. Из писем в Москву можно кое-что узнать об этом периоде жизни Федора Ивановича…
И в это тяжкое время Шаляпин жил полной жизнью. Участвовал в концертах: дал два концерта в Луге для раненых городского госпиталя, концерт в привычном Павловске, в пользу убежища для престарелых артистов исполнили «Севильского цирюльника» в «Зеркальном театре» сада «Эрмитаж» в Москве, бесплатный концерт для красноармейцев автомотороты, концерт в Большом зале консерватории. Весь сентябрь провел в Москве, много времени уделил своим подрастающим дочерям и сыновьям, которые все, кроме Бориса, заболели драматическим театром. Федор Иванович видел постановку спектакля, в котором принимали участие его дети, и понял, что им надо помочь… Такое время… Так возникла драматическая школа при театре – «Маленькая студия им. Шаляпина».
К сожалению, Шаляпин не мог выполнить просьбу Александра Ивановича Куприна, который от имени Гатчинской театральной секции приглашал его спеть какую-нибудь оперу, «небольшую, по твоему выбору…». А вот сидение с Демьяном Бедным сразу же после встречи с Лениным запомнилось… Более того, Демьян Бедный написал ему письмо, которое тоже запомнилось Федору Ивановичу надолго:
«Дорогой Федор Иванович! После нашего знакомства у меня долго и в голове шумело, и в ушах звенело. Не то я водопад какой-то увидел, не то черт его знает что такое, во всяком случае – не человека, а явление природы какое-то.
Покорен.
Не из таких я, чтобы признаваться в этом, но… пусть будет так.
Кто-то сказал мне, что Вы должны быть здесь еще в субботу, вчера, то есть 26-го. И я на этот раз приготовил артиллерию самого крупного калибра, чтобы громить Вас – вдребезги, «до полной Вашей сдачи».
Еле на плечах внес в третий этаж груз со снарядами.
Теперь «стреляю» один, впустую.
«Неприкосновенный» склад продержу до будущей субботы, то есть до 2 августа.
От долгого хранения может быть «взрыв», 3-го, скажем.
Взорвется целое состояние.
Приезжайте, ей-богу, это будет так называемая sterelisatia magna.
Или дайте знать, когда Вас можно ждать.
Если слишком долго, то… наведу орудия на Питер. Все равно мне надо будет побывать там…»
На это приглашение Шаляпин не ответил: он в это время был в Петрограде. Но потом он не раз посещал Демьяна Бедного в Кремле, не раз пользовался его широкими знакомствами с кремлевскими обитателями для того, чтобы о ком-нибудь похлопотать. Демьян Бедный был покорен Шаляпиным и многое сделал для него. С некоторой, может быть, завистью Шаляпин вспоминал в «Маске и душе», как Демьян Бедный «разухабисто бросает в свой камин первосортные березовые дрова и приговаривает: «Люблю, весело пылает».
30 сентября спектаклем «Руслан и Людмила» Мариинский театр открыл свой очередной сезон, потом – «Псковитянка», «Юдифь»… И покатился новый сезон, как обычно… Юденич стоял у ворот Петрограда, не хватало дров, продуктов питания, продолжались обыски и аресты, а Шаляпин со товарищи выходил на подмостки сцены и с триумфальным успехом исполнял свои партии…
Иной раз становилось невмоготу, и он шел к Алексею Максимовичу Горькому, чтобы отвести душу: вполне приличных и безвредных хватали и бросали в тюрьму, а он ничего не мог сделать… Столько обиженных к нему обращались хлопотать за своих ближних…
– Понимаю тебя, Федор, мир сошел с ума, хватают чуть ли не каждого одетого не в рабочую спецовку, – заговорил Горький, как только узнал, что привело Шаляпина к нему. – Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение арестовать всех буржуазных интеллигентов. Настолько перепугались мятежа на форту «Красная Горка», где действовал Национальный центр, что до сих пор никак не могут пересилить свой страх и хватают стариков и детей буржуазного происхождения. Схватили и держат в тюрьме известного ученого-химика только за то, что в его доме нашли оружие, которое принадлежало двум сыновьям профессора, уже к тому времени расстрелянных ЧК. Несколько месяцев тому назад прямо на улице схватили семнадцатилетнюю Наталью Шкловскую, поклонницу Блока, обнаружили у нее револьвер и объявили ее левой эсеркой… Очень экзальтированная поэтесса, ее участие в левоэсеровских авантюрах более чем сомнительно. Пришлось написать прямо Ленину, что я боюсь, что эта экзальтация может погубить ребенка, наговорит чего-нибудь на себя из романтизма и ее убьют. Просил выпустить девицу и старика профессора, ибо решительно убежден, что они не могут быть виновны в чем-либо…
– Ты знаешь, недавно мы с Эскузовичем и Луначарским были у Ленина, он произвел на меня впечатление человека необычайного ума. Признаться, он даже ошеломил меня своей способностью понимать с полуслова все вопросы, которые перед ним ставились. Его способность вникать в самые различные проблемы вызвала мое восхищение… Это мозг необыкновенный…
– Не собираюсь с тобой спорить, Федор. Более того, он, конечно, гений, но совершенно оторвался от реальной жизни. Он фанатик, теоретик, он знает, как надо делать по теории, а жизнь то и дело подсказывает, какие изменения необходимо вносить в теорию пролетарской революции. Он же, наоборот, меня упрекает, что я оторвался от жизни, предлагает мне поехать на пароходе по Волге и посмотреть на революционные процессы жизни, дескать, Горький – милый парень, изнервничался и раскис, капризничает немного, но это ведь мелочь. То есть все мои просьбы об освобождении невинно арестованных он воспринимает как каприз интеллигентика-либерала. А то, что Зиновьев и его команда уничтожает цвет, молодость и интеллект России, – это всего лишь впечатления больного воображения. Питер, пишет он мне, – один из наиболее больных пунктов за последнее время, голод тяжелый, военная опасность тоже, вот и истрепались нервы до больного состояния… Я его и в разговорах, и в своих письмах просто предупреждал о гибельном для революции терроре, об уничтожении интеллекта нации, о разрушении и разграблении уникальных имений, в которых были собраны несколькими поколениями культурных людей бесценные книги, письма, документы… Я предлагал послать в эти имения грамотных людей, которые могли бы отобрать наиболее ценные книги, исторические документы и прочие вещи, имеющие национально-культурное значение, и переправить их в наши городские музеи. Я, как председатель Антикварно-оценочной комиссии при Народном комиссариате торговли и промышленности, извещал правительство, что в доме князя Юсупова открыты замаскированные комнаты, наполненные уникальными вещами, а главное, там обнаружены драгоценности, имеющие важнейшее художественно-историческое значение, а их могут сдать в Государственный банк и оценить по весу металла и тем понизить стоимость их в тысячу раз. Писал о коллекции старинной мебели Гиршмана, которую могут расхитить и просто изрубить на топку, так как, я узнал, дом предполагали занять отрядом каких-то матросов. А коллекция – высокой художественной и материальной ценности… Писал также и о том, что призыв студентов Академии художеств совершенно уничтожает академию и художественное образование. Подписали телеграмму вместе со мной Александр Бенуа и Петров-Водкин, просили отменить распоряжение о призыве… Но и на эту телеграмму не обратили внимания, посчитав ее интеллигентской блажью…
