Но потом, спустя время, Филька таки удостоверился, что встреча с будущим генералом Красновым действительно состоялась в полуденный зной на берегу Дона. И лишний раз убедила Миронова, что жизнь представляет такие сюжеты, которых не выдумать никакой, самой буйной фантазии.
Потом этот мальчик в лакированных сапожках дважды объявит награду за поимку бывшего босоногого пастушонка Фильки Миронова – в первый раз голову его оценит в 200 тысяч рублей, во второй раз подороже – 400 тысяч рублей. А в беседе с генералитетом откровенно признается: «Много у меня хороших, талантливых офицеров и генералов, но нет ни одного Миронова...»
А сказочная девочка?.. Словом, пока не будем забегать вперед, а расскажем все по порядку...
... – Извольте встать! – полковник взбешен. Крик Краснова прервал мысли Миронова. – И отдать честь старшему по званию!
– Слушаюсь! – подъесаул Миронов понарошку подергался на бочке, изображая, что он в седле и так же небрежно отдал честь, втайне рассчитывая, что это еще больше взбесит полковника. Но тот, обозленный, не заметил насмешливого приветствия.
Миронов, самолюбивый до крайности, прямолинейный и резкий, всегда чувствовал к себе снисходительное отношение со стороны офицеров-аристократов. Дворянская среда не очень-то жаловала выходцев из «казачишек», хотя и завоевавших это право кровью и талантом. «Пихра» – так пренебрежительно называли дворяне простых казаков.
Поэт-дворянин по этому поводу сочинил стишки:
Пихра моя болючая,
Ты вшивая, вонючая,
Плутовка и вора.
Чигин ты мой, чигин,
На заднице чимизин...
«Куга востропузая», «чига востропузая...» – насмешливые клички казаков. «Чигин», «чимизин» – это сумка, кошелек, которые казак носил на брюках, сзади, ниже пояса.
Когда Миронов был в блеске славы и почета, он пренебрегал покровительственным, снисходительно-высокомерным отношением со стороны офицеров-дворян, но теперь, разжалованный, с особым обостренным чувством все воспринимал. Офицеры-дворяне избегали встреч с ним, да и он, задетый пренебрежительным отношением, не очень-то спешил навязать им свое общество. Миронов даже перестал посещать офицерский клуб. Опальный казачий офицер... Ему подчас излишне чудилось, что окружающие так и норовят подчеркнуть его теперешнюю неполноценность, и он уже готов кинуться на обидчика, даже если кто невольно заденет его честь. А он ее ценил превыше всего... Хорошо, что Краснов не узнал в подъесауле того пастушонка-оборвыша, иначе – срам да и только... Но хуже, если бы оп, узнав, процедил сквозь зубы: «Я так и знал, что из этого подонка ничего путного не выйдет...» Тогда бы Миронов уже за себя не отвечал...
Волею судеб Евгений Евгеньевич Ефремов, комиссар Донского корпуса, который впоследствии будет формировать Миронов, тоже был из «выскочек». Он вспоминал: «Мне хорошо известно это отношение дворян-казаков к „выскочкам“ из народа, а также чувства пробившихся в дворянскую среду простых людей и еще вот почему. Мой дед, Алексей Григорьевич Ефремов, был простым и малограмотным казаком Клетской станицы Усть-Медведицкого округа – это в сорока километрах от станицы Усть-Медведицкой. В войне с горцами на Кавказе он отличился, получил Георгиевский крест, был произведен в вахмистры, а потом получил первый офицерский чин хорунжего. За природный ум, отличную службу и проявленную храбрость указом царя был наделен землей и стал дворянином. Нужно сказать, что все, кто из простых казаков производился в офицеры, то одновременно и обязательно получали дворянство. В царской армии офицеров-недворян не было.
Если бы мой дед не имел Георгиевского креста, то он был бы лишь личным дворянином, а Георгиевский крест на основании царских законов делал его уже потомственным дворянином. Так, между прочим, по наследству стали дворянами мой отец, я, братья... И вот мой дед Алексей переживал это положение чужака, «выскочки» в дворянской среде. Он много об этом рассказывал и, со своей стороны, пренебрежительно отзывался о «дворянчиках». Поэтому-то мне очень близко и понятно формирование соответствующей черты в характере Филиппа Козьмича. А он к тому же был очень, прямо-таки болезненно самолюбив. Кстати, это тоже результат его жизни в «чужой» среде. Эта настороженность Филиппа Козьмича к окружающим людям, с которыми он знакомился, весьма характерная для него черта, и сказалась во всей его деятельности...».
Удивительны все-таки бывают в жизни встречи. Отец Е. Е. Ефремова, бывший казачий офицер, служил с Филиппом Козьмичом Мироновым еще на русско-японской войне, а вот сын его стал комиссаром мироновского корпуса... Но об этом более подробно потом... Сейчас вернемся на улицу станицы Усть-Медведицкой, где встретились Краснов и Миронов.
Филипп Козьмич на этот раз не стал задираться, а довольно мирно проследовал своим маршрутом. А Краснов сердито проворчал:
– Безобразие! Распустились!.. Мы из вас эту дурь казачью вышибем!.. – Неизвестно, кому он пригрозил. Наверное, хотел сам себя успокоить и привести в надлежащий вид – нельзя же, в самом деле, в таком взвинченном состоянии, да еще в роли инспектирующего предстать в окружном правлении. Подумают, что специально настроился на критически-негодующий тон...
– Пошел!.. – Краснов нарочито громко крикнул и стеком коснулся спины кучера.
...Да, к тому же господин окружной атаман Филипков все-таки генерал-майор, а он, Краснов, пока еще полковник. Хотя, успокаиваясь, самодовольно усмехаясь, подумал, что у потомственных дворян господ Красновых земельки поболе, да и отводных пастбищ, где гуляют многочисленные косяки чистокровных дончаков и кобылиц, чуточку погуще, чем у некоторых генералов. Так-то... От этой убедительной мысли придя в хорошее расположение духа, Краснов залюбовался, как пара светло-гнедых, диковатых и злобных жеребцов собственной конюшни легко подкатили тачанку к зданию окружного правления. Кучер осадил их; разгоряченные, роняя пену изо рта, они грызли удила, словно просили повода, косились на хозяина свирепыми глазами, перебирая на месте сильными, сухопарыми ногами.
– Пробег от Вешенской станицы сделали немалый, а кажется, не устали... Вот что значит порода!.. – горделиво заметил Краснов.
– Хозяйская... порода, – почтительно отозвался кучер. – Ваш батюшка строго блюдет, чтоб чистые кровя были.
Краснов больше не откровенничал и, входя на высокое крыльцо, подумал: «Батюшка... Батюшка... Стар становится отец... Чаще посиживает в родной Вешенской... Все, правда, накатано, отработано и... Страшно даже подумать, что в скором времени придется самому встать во главе огромного имения... Отец... Отец...»
Сбросив с себя «сантименты», как он выражался, Краснов быстро взбежал по ступенькам.
