Поход совершался по местам боев недавней турецкой кампании; плавание длилось три года.
Европа произвела на путешественника противоречивое, во многом отталкивающее впечатление.
Наиболее ярки оказались эти впечатления на заключительном отрезке пути — Ионическое и Эгейское моря, поход вокруг Греции, находившейся тогда под властью турок. Обожженные солнцем, терракотовые обломки островов, точно святые мощи, разбросанные по синему морю, напоминали русским морякам о втором Риме, об исчезнувшей христианской империи, которой современная им Россия являлась только подобием.
Шишков, фантазия которого всегда была горяча, на своем корабле «Северный орел» точно перелетел во второй Рим, в другое время, в то именно «настоящее прошедшее», с которого только списано «настоящее» время Карамзина.
Здесь обнаружилось их будущее расхождение — они разошлись во временах. И это не просто метафора, такова правда о путешествии Шишкова: он отправился на юг и попал во Второй Рим, за который тогда шла настоящая, реальная война. Россия воевала с турками не столько за Грецию, сколько за Царьград, за идеальное христианское пространство. Такова была русская Реконкиста, стратегический проект екатерининского времени.
Мы мало знаем эти обстоятельства, не различаем историко-географических карт той эпохи. Для нас тогдашние панорамы морских боев, герои тех войн задернуты покровом «старины». Удивительное дело: деяния Петра Великого начала XVIII века мы различаем легче, чем подвиги наших моряков в Средиземном и Черном морях, совершенные на полвека позже. Нам не вполне понятны по своей сути эти запредельные «римские» войны.
Александру Шишкову они были понятны. Мало того, что понятны: их следствия он по горячим следам наблюдал со своего корабля сопровождения. Шишков хорошо различал за видимостью современной, плененной турками Греции — Второй Рим, пусть сохранившийся в обломках, зато обладающий всеми признаками святости. Тот второй Рим, тот мир был настоящим, тот был для Шишкова «сейчас», и за него шла вечная война; этот же мир являл ему поверхность события, тонкую пленку очевидного. Умирали здесь и уходили туда: так он прочитывал суть событий, такова была для него метафизическая грамматика той религиозной, вселенской войны.
И вот причина его горького разочарования в Европе: Шишков был потрясен поведением союзников-французов [20], которые не различали сакрального двоения миров, понимали берег второго Рима как турецкий и оскверняли греческие храмы, замалевывая иконы, оставляя богохульные надписи на стенах. Удивительно, до какой злобы и неистовства доводит развращение нравов! Пусть бы сами они утопали в безверии; но зачем же вероисповедание других, подобных им христиан ненавидеть? Для чего турки не обезобразили сих часовен? Для чего не иной язык читается в сих гнусных надписях, как только французский?
Путешествие не просто изменило Шишкова: оно прочно утвердило те воззрения, которые сложились у него еще в юности. Мемуаристы и исследователи Аксаков, Стоюнин и другие утверждают, что он с младых ногтей был склонен к церковно-славянской лексике, к голосу Второго Рима. Он был воспитан в небогатой семье, учился читать — понимать, «видеть» мир — по церковным книгам и календарям. И вот, по их мнению, следствие: зрелище богохульной Европы закономерно показалось молодому Шишкову отталкивающим. Возможно и так; однако его резкое отторжение могло быть вызвано разочарованием. В таком случае, его биографы не вполне правы: если Шишков ожидал другого, первоначальный его настрой был положительным. Он не отторгал запад заранее, не был предвзятым наблюдателем.
Так или иначе, он вернулся на родину в настроении очевидно антиевропейском. «Окно» на запад после этого путешествия было для него закрыто.
Его детские грезы над «Житиями» и «Четьими Минеями» после путешествия на юг, паломничества за море стали убеждениями. Сокровенное духовное помещение, открывшееся ему в войне за второй Рим, стало для него не менее важным, нежели современное ему пространство. С тех пор он ненавидит и презирает французов — всю свою жизнь, почитая их за варваров. Они и были варварами во времена второго Рима, пребывающего для Шишкова во времени тогдашнего сейчас.
С тех пор он смотрит только на юг, так же как Карамзин — на запад. Они еще не знакомы, но уже по своим взглядам «перпендикулярны».
У Карамзина «в окне» истории — первый Рим, Европа, у Шишкова — второй.
Из этого следует не только то, что перед нами два непримиримых спорщика, но и то, что Россия во времени и пространстве была в тот момент «многоэтажна», имела фасады и окна во все стороны света и теоретически — увы, только теоретически — могла выработать такой язык, который соответствовал бы ее сложному «архитектурному» строению.
* * *
Героем той греческой (цареградской) войны на море стал адмирал Федор Ушаков: моряк и монах в одном лице, подвижник и воин, не проигравший ни одного большого и малого боя. После своих южных побед он тихо, без слов ушел в монастырь.
Я знаю этот монастырь: Санаксарский, близ города Темникова; он имеет вид каменного корабля. Спрятанный в глубине русского сухопутного моря, в обширной зеленой низине между Нижним Новгородом и Пензой, он видимым образом плывет через долину мордовской реки Мокши.
Далеко закинуло Ушакова, однако морского образа он не утратил: пересел с одного корабля на другой, с деревянного на каменный. Он остался на границе, разделяющей разно верующие миры: в Греции это была граница между христианами и мусульманами, цареградскими ромеями и европейскими варварами, в Мордве — между христианами и язычниками [21].
По возвращении (из второго Рима в третий?) новый римлянин, по-гречески «ромей», Шишков получает чин лейтенанта, после чего делает карьеру преподавателя в морском училище; для него рисуется теперь иная война, производимая более в слове, нежели в морском деле.
Он много переводит, между прочим, и с французского — мелодраму «Благодеяния приобретают сердца». Более остального его прославила переведенная с немецкого «Детская библиотека» Кампе. Интерес морского офицера к творчеству все возрастает; военное дело, напротив, успеха не приносит. В 1790 году — Карамзин во Франции — Шишков воюет с шведом. Кампания выходит неудачной (по мнению нашего героя, всех подвел Чичагов, командовавший в той войне кораблями); в чине капитана второго ранга Шишков окончательно сходит на берег. Теперь его плавание совершается только пером по бумаге.
