Решительный успех ждет Шишкова при императоре Павле Петровиче. Не иначе средиземноморские утопии Шишкова нашли в лице Павла благодарного слушателя; император был с географией в отношениях наполовину сомнамбулических. Идеалы и химеры имели для обоих вес больший, нежели веления реальности. Сошлись два метафизика, горящие душой; повышение следует за повышением. В 1796 году Шишков избран членом российской Академии; он погружается с головой в изучение церковно-славянского языка — вот когда он к нему склонился бесповоротно. Это еще раз говорит о том, что Шишков совершал поход вокруг Европы человеком в достаточной мере непредубежденным: не оттого он так увидел войну с турками и французами, что в юности начитался церковных книг — такова была сама эта война, разворачивающая перед глазами наблюдателя исчезнувшие, но притом более, нежели реальные, пространства. Теперь, академиком, любимцем императора, Павла Шишков начинает переводить эти видения в слово, полагая, что русское слово его усилиями прозреет в южном направлении, в том правильном, русско-греческом пространстве. Он руководит целым направлением в науке, «этимологическим», в то время модным (вскоре признанным антинаучным, неосновательным, до крайности политизированным).
Вдруг (главное слово в грамматике императора Павла — «вдруг») наступают опала и отлучение от двора. Впрочем, без повреждения в чине, напротив: именно в этот момент Шишков получает вице-адмиральский чин. Павел от Греции поворотил взор свой в Европу: с юга на запад; новые замыслы захватили его горячее воображение. Им не суждено было сбыться: 1 марта 1801 года он был убит заговорщиками.
При воцарении императора Александра I адмирал Шишков всерьез ждет министерского поста, но его получает Чичагов. После этого службу длить невозможно; адмирал всерьез и надолго делается литератором. Можно представить его писательскую программу — по «географическому» направлению. Она довольно знаменита: это «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803 год). Шишков ратовал за повсеместное внедрение основ церковно-славянского языка, или, в настоящем контексте, насаждение в народное сознание греческой ментальной «оптики».
По новым временам она была совершенно неуместна. На высоте, в том числе в области слова, были новаторы и первым среди них — «фокусник» Карамзин, переписывающий (переменяющий) на европейский манер историю государства Российского. Можно представить реакцию Шишкова на эту его профранцузскую историческую стратегию. Шишков видит в Карамзине главного противника и начинает с ним войну по всем правилам военной тактики.
Между прочим, перу его принадлежит — переведенный с французского — классический, многократно изданный труд «Морская тактика» (почему не грамматика? там и тут о бумажном пространстве) — Шишков знает, как воевать с французами.
Начинается горячая, но при этом «стереометрически» странная война. Противники плавают как будто по разным морям, наблюдают вместо соперников бумажных двойников, двигаются и действуют в разных пространствах. При этом язвят друг друга болезненно и явно, бьются всерьез.
* * *
Отчего готовящийся к новому изданию русский язык оказался не в состоянии удержать оба их направления, «западное» и «южное»? Теперь это невозможно, и даже вообразить, как этот сделать, невозможно, потому что теперь мы говорим и мыслим на языке победителей — центростремительном, «сухопутном» карамзинском языке.
Два путешественника не смогли между собой договориться. Парадокс в том, что они не так уж разно говорили, да и писали примерно одинаково. Их развела и столкнула лбами разная оптика сознания. В результате две части русского языка перессорились между собой в борьбе за власть, не составили общего целого. Удивительно и печально то, что, получивший эту изначальную пробоину, наш язык по сей день так и не научился путешествовать морем. Рассказ о путешествии он норовит переложить в роман.
Русский язык не освоил вполне темы моря, у него налицо морская болезнь, водобоязнь и упоение сушей.
Это не значит, что сейчас, задним числом, я бы предпочел Шишкова — вот уж нет! Для моей утопии нужны оба героя. Нужны все направления и словесные румбы. Интересен пространственно полный, «зрячий» язык, обустроенный по принципу мира, а не привычной нам перманентной литературной войны.
Тогда на первый взгляд именно такая война и разгорелась — бумажная, поверх-страничная: схватка старых и новых слов. Но на деле шла война поту-страничная, столкновение разных типов мышления, явленное в борьбе поколений, стратегически «перпендикулярных».
Воевали друг с другом две России, два разноговорящих «государства языка». Каждый из противников тянул на свою сторону (по своему вектору) нового государя, Александра I, который в первые годы правления был как будто восприимчив к советам со стороны.
В тот момент он склонялся на сторону западников; «южане» уходили в оппозицию, но не сдавались.
Особенную остроту борьба «перпендикулярных» русских партий приобрела в тот момент, когда в России зашла речь о переводе Священного Писания на современный русский язык. Вот площадка, на которой сразу дают о себе знать стратегические соображения — нам уже неведомые, остающиеся вне освоенного помещения памяти. Тогда же один только замысел перевода вызвал войну. Он означал вопрос: куда идет Россия? Не просто как она говорит или пишет, но как она верует? Проект перевода означал, что новая, александровская Россия была готова перевести стрелки на запад, лечь по духовной «широте», различая себя на оси «запад — восток».
Для консерваторов поколения Екатерины, воевавших за второй Рим, строящих русскую перспективу по оси «север — юг», акция по переводу Священного Писания, по сути своей западноевропейская, была угрозой, куда более важной, нежели все попутные литературные распри. Перевод означал перемену русской оптики, способа ориентации в Божьем пространстве. «Южане» решительно возражали; обострение читается по датам: всерьез о переводе Библии заговорили в 1809 году в связи с реформой Санкт-Петербургской духовной академии. Тогда во всей силе был Сперанский и соответственно новаторы. Заседания «Беседы», на тот момент частные, немедленно стали публичными, «академическими», сколько возможно, официальными — такова была уже не частная, но партийная реакция «южан» на готовящийся проект перевода. Вопрос о нем был центральным пунктом сражения России «горизонтальной», ориентированной на запад, и России «вертикальной», смотрящей на юг, в Царьград.
Литературная склока была только отзвуком этой борьбы, происходившей при дворе, в правительстве, в Святейшем Синоде. Сражение шло с переменным успехом — так же как в Европе мир с Наполеоном сменялся войной и обратно. В 1812-м году, накануне неизбежной и полномасштабной войны с французами, западник Сперанский был отставлен; на его «стилеобразующий» пост государственного секретаря Александр назначил «южанина», адмирала Шишкова.
