подводных лодках. Пластинку ставили шесть раз подряд. Адмирал, расчувствовавшись, сказал, что у этого негра, вне всякого сомнения, голос настоящего морского волка.
Когда забрезжило утро, Зорге, на удивление почти трезвый, несмотря на выпитое огромное количество спиртного, потащил едва передвигавшегося адмирала к машине. Они поехали в посольство, и Рихард буквально внес мертвецки пьяного морского волка в его жилище, которое тот называл каютой, и уложил в постель. Затем он не торопясь осмотрелся и заметил на письменном столе среди кучи разных бумаг нечто интересное, относящееся к службе Бранца. Хотя документ и не имел грифа «секретно», сведения в нем представляли несомненный интерес, так как касались мер безопасности посольства.
Зорге вытащил из папки три листа, аккуратно их свернул и положил во внутренний карман пиджака.
Криминалисты утверждают, что нет ни одного преступления, совершая которое правонарушитель не допустил бы какой-либо ошибки. Контрразведчики тоже придерживаются мнения, что нет такого шпиона, которого нельзя было бы поймать. И те и другие ссылаются на «мелочи» и «случайности».
В своих ближайших помощниках Зорге был вполне уверен. Одзаки, как и он сам, был идеалистом. Другие тоже не могли просто так выйти из игры. Опасность всем им угрожала со шпионского дна — от мелких агентов, спекулянтов секретными сведениями и провокаторов-двойников.
Эмиль, пьяница и глупый болтун в Шербуре, оказался тем крохотным крючочком, с помощью которого гестаповцы вытянули почти всех участников французского движения Сопротивления в 1940—1941 годах, а затем повесили. Когда этот завсегдатай пивных и кабаков попал в руки немецких контрразведчиков, вся подпольная сеть движения Сопротивления во Франции была раскрыта в считанные недели.
Можно привести сотни подобных примеров, среди которых просто невероятен случай разоблачения полковника Редля, шефа разведывательной службы Австро-Венгрии, который продавал России не только секретные сведения, но и предавал собственных агентов.
О необычных случаях, приведших немало шпионов на виселицу, рассказывает и Бернар Ньюмен. Этот английский писатель, один из лучших авторов шпионского жанра, рассказал о нескольких бездарных провалах немецких агентов во время Второй мировой войны. Так, один из них, приземлившийся в Англии на парашюте, вышел на дорогу, где проезжавший мимо водитель грузовика спросил его, как проехать к какому-то населенному пункту. Поскольку немец не знал как следует местности, то ответил что-то бессвязное. Водитель тут же сообщил о подозрительном человеке в ближайший полицейский участок, и шпион был схвачен.
Другой немецкий лазутчик со значительной суммой денег в кармане, подойдя к железнодорожной кассе, попросил билет до нужного ему населенного пункта.
— Два десять, — ответил кассир, имея в виду два шиллинга и десять пенсов.
Немец тут же выложил два фунта и десять шиллингов. Кассир тут же рассказал о странном пассажире полицейскому. Того немедленно задержали.
Еще один немецкий шпион после приземления приобрел велосипед и поехал по правой стороне дороги, забыв о том, что в Англии левостороннее движение. Это было концом его карьеры.
И у Зорге случай сыграл роковую роль. Хотя резидент был предельно осторожен и предусмотрителен, тут он оказался бессильным. Речь идет об эпизоде с невзрачной и примитивной женщиной, которую звали Томо, тетушка Томо.
Папа Кетель, хозяин ресторана «Райнгольд», мама Кетель, женщина с добродушным лицом и широким задом, трое их детей и слуга-японец стояли вытянувшись, словно аршин проглотили, перед Зорге, который пытался сфотографировать все семейство по случаю Рождества.
— Подбери живот, папа, — попросил Рихард. — А ты, мама, изобрази улыбку, как ты умеешь это делать. И ребятишки пусть смеются. Только слуга пусть остается серьезным, поскольку у него нет причин для веселья.
Все послушно последовали указаниям Зорге.
— Примите немного влево, — скомандовал Зорге, — чтобы праздничная зелень, то бишь рождественская елка, попала в кадр.
Вся семья послушно сдвинулась влево. У папы лицо было белым, у мамы — желтым, физиономии ребятишек — оранжевыми, но родственное сходство было несомненным.
— Когда я смотрю на вас, — весело заметил Зорге, — то вспоминаю Германию.
— А почему бы и нет, — ответил папа Кетель с достоинством. — Мы, немцы, не только деловые люди, но и любим свою родину. И держим высоко немецкий стяг за рубежом. Кто самый солидный, надежный и честный коммерсант? Немец! И этим мы очень гордимся.
Папа Кетель довольно посмотрел на свою жену — японку и детей — полуяпонцев или полунемцев и скомандовал малышам:
— Спойте доктору свою песенку.
Полуяпонцы-полунемцы сделали шаг вперед и запели с чувством по-немецки:
У колодца около ворот растет липа...
Зорге потерял даже дар речи и, сев на ближайший стул, слушал со все возраставшим удивлением. Когда ребятишки немного сбились в третьей строфе, папа Кетель пришел им на помощь, подпев басом.
Прошло уже три дня с того вечера, который в календаре отмечается как сочельник, а Зорге продолжал оставаться в «Райнгольде», много пил, но вел себя тихо, почти не спал и не брился, упиваясь одиночеством. Семья Кетель относилась к нему не только как к одному из лучших клиентов, а почти как к члену семьи, ибо папа очень уважал Рихарда, а мама относилась к нему почти сочувственно, по-родственному.
Зорге тоже любил этих людей, поскольку они были простыми и бесхитростными, добропорядочными и без комплексов. Они никогда не старались как-то повлиять на него и не пытались вторгаться в его жизнь и круг его знакомых. Они разрешали ему говорить все, что ему вздумается, и делать то, что он считал необходимым и правильным.
Дети допели свою песенку до конца, и Зорге не поскупился на похвалу.
— И я, — пообещал он, — спою вам тоже песню. Она называется «Я не знаю, что это должно значить».
Затем несколько раз сфотографировал семью Кетель. Он уверенно обращался с фотоаппаратом, как профессиональный репортер.
После этого все разошлись. Зорге остался с Кетелем вдвоем в так называемой рождественской комнате. Он испытывал мучительную скуку.
— И все же здесь Рождество не похоже на старые добрые немецкие праздники, — чуть ли не в восьмой раз за
