Взоры людей невольно прикованы к причудливой пляске северного сияния. Оно отгораживает землю от неба и обдает холодом, дрожит и мечется, вспыхивает и угасает, переливается всеми цветами радуги и, срываясь с высоты, рассыпается бесчисленными алмазными светлячками по безбрежью заколдованного безмолвия.
…Седая глухомань… Дорога несчастья… Днем и ночью, забинтованные снегом, головой упираясь в пургу, вдыхая стынь жесточайших морозов, пробиваются люди к огоньку хрупкой надежды…
Пятьсот первопроходцев… Пятьсот разлук… Каждый одинок, как метеор в бездне…
Подходишь с колонной конвоируемых работяг к заводу и все явственнее слышишь его тяжкие вздохи, гулкую канонаду кузнечных молотов, шум механических цехов, пронзительную перекличку «кукушек» с ледяными бородками и красными фартуками, видишь всполохи электродуг, спорящие с неоновым заревом северного сияния.
Колонну заводских работяг подвели к проходным воротам как раз в тот момент, когда мимо, по противоположной обочине шоссе, прогоняли более ста заключенных женщин.
Приблизившись к мужской колонне, женщины замедлили шаг, несмотря на окрики конвоиров. Глаза мужчин и женщин были обращены друг к другу.
Вдруг, из глубины женской колонны, раздался визгливый истерический выкрик:
— Направляющие, стой! Остановись, шалашовки! Дай хоть на мальчишек насмотреться!
Крик этот подхватили десятки глоток. Женщины остановились.
— Набирайте сеансов, девоньки! — кричали женщины отчаянными звонкими голосами. — Глазейте мальчиков, запасайтесь впрок.
— Слышь ты, лобастый, — кричала Пивоварову высокая чернобровая бледнолицая молодуха, — попадись на клык — пополам перепилю.
— Землячок! — кричала её соседка, в которой Пивоваров сразу узнал рыжую бабенку, ехавшую с ним в столыпинском вагоне, ту самую, которая зазывала майора-эмгебешника к себе в клетку. — Землячок, — кричала она низким мужским голосом, — чи ты нюх потерял, чи инструмент отморозил?! Сигай сюда! Наведи марафет! Поинтригуем!
— Заткнись, лягавый! — кричала одна из стоявших в первом ряду начальнику конвоя. — Не жалей наших глоток. Рот не улица, поорёт и стулится! Погорланим и успокоимся! Не дрефь, никуда не убежим!
Конвоиры заметались. В хвосте колонны заливались злобным лаем науськанные псы. Расстояние между мужской и женской колоннами было так невелико, что конвоиры не решались входить в пространство между колоннами с оружием и поэтому оставались в хвосте и голове колонны. Женщины медленно, но неодолимо надвигались на мужчин.
Сзади раздалась длинная очередь из автомата. Женщины ответили на стрельбу возбужденной дружной руганью. Стрельба стала сигналом взрыва общего неистовства, больного беснования. Одна за одной задирали они платья и, наклонившись, выставили солдатам разноцветные панталоны. Многие охальницы проделывали нижней частью туловища виляющие недвусмысленные движения. Заключенные мужчины хохотали.
Начальник конвоя, передав свой автомат солдату, подбежал к первому ряду женщин и, пихая их, пытался сдвинуть колонну с места. Десяток цепких женских рук втянули его в водоворот тел, и когда через минуту начальник конвоя был вырван подоспевшими на помощь двумя солдатами, то предстал перед всеми почти нагим с обрывками гимнастерки на шее и спущенными штанами. Он держался обеими руками за пах и выл дурным голосом.
Наконец, женская колонна рывком врезалась в мужскую и растворилась в ней. Женщины ринулись на мужчин, не обращая внимания на свист пуль. В людей солдаты не стреляли. Сказался испуг, охвативший всех чекистов после смерти Сталина.
В Пивоварова впилась руками, губами, зубами женщина, которую он и рассмотреть в суматохе не успел. Она быстро расстегнула его бушлат, добралась до голого тела и впилась в него пальцами, ногтями.
— Милый, родной, заели нас, замучили, — сквозь спазмы рыданий и стоны выкрикивала женщина. — Пятый год к мужчине не прикасалась… Знаешь, каково нам, когда бесимся все вместе. Одна живешь… вроде терпишь, а в куче терпежу нет — невмоготу.
Она впилась губами, зубами в рот Пивоварова. Соленый вкус крови ощутил он кончиком языка и не мог сообразить его ли это кровь, ее ли. Только когда шарившая ее рука вцепилась в место, которое Пивоваров считал неприкасаемым, он запротестовал. Женщина уступила.
Все более возбуждаясь, она продолжала неистово ласкать Пивоварова и бормотать нежные, красивые слова, так не вяжущиеся с ее безумной, бесстыдной одержимостью.
Рядом вцепилась в Журина статная смуглая молодая женщина с властным выражением красивого лица.
— Ты, телок, женатый, штоль?! Так когда же меня снасилуешь?! Для чего живешь? Для эрекции. Для случки. Так сполняй! Зазнались вы, гады, что всюду мужиков, как быков в стаде. Один — на тридцать баб. Забаловала вас наша сестра — сама накидывается. Мы в колхозе уполномоченного из райкома на смерть заездили. Под мухой были, а он тут как тут, на зуб горячий… Эх, жизнь собачья, схлестнуться не дают!
— Откуда свалилась на тебя эта трясучка, — спрашивал Журин. — Кто так распалил тебя, девка?!
— Жеребцы, — выдохнула женщина.
— Жеребцы?! — испугался Журин.
— Я на случном пункте работала… завидовала аж до обморока. Зубы клацали. В памерках темнело. Пришлось с того пункта ла-та-ты. Тут-то на уполномоченном и погорели. До этого двух шоферюг обгуляли скопом — нипочем, сошло, а у этого интеллигента кишка оказалась тоньше — зашелся. Сердце, говорят, лопнуло. Ущекотали вдрызг.
Вызванные по боевой тревоге две роты безоружных солдат бросились в толпу отдирать женщин от мужчин.
— Нюрой меня зовут, слышишь, милый! — кричала, прощаясь, подружка Пивоварова. — Тебя-то как зовут, родненький?
Пивоваров сказал ей правду и только тогда расстрепанная, обессиленная, плачущая отдалась она в руки солдат.
Наконец-то с получасовым опозданием удалось впихнуть растормошенных мужчин в заводскую зону.
За воротами охватили их дурманящие запахи литейки. Ветер кружил в заводской котловине темнобурые струйки тяжелой окиси азота, парную одурь литейных газов, пыльный дух сталеплавильных печей.
Печи эти и сейчас занимают четверть длинного и узкого литейного цеха, а в пристройке рядом гудит, воет генератор индукционной печи и вторит ему басом дрожащий от напряжения трансформатор дуговой печи. В пристройке этой, возле скопища сложных машин и приборов «колдовал» Пивоваров, на печах первым подручным сталевара «вкалывал» Журин.
Ветераны литейки приметили, что с появлением Журина, главный инженер завода Драгилев «зачастил» в сталеплавильное отделение.
