Георг Грош
Убеждение, что приход Гитлера сулит только временные неприятности и скоро все вернется на круги своя, было столь распространено среди немецких интеллектуалов, что даже такие проницательные и дальновидные мыслители, как Томас Манн, поддавались искушению не думать о страшном.
Прославленный автор романа «Будденброки», за который он в 1929 году получил Нобелевскую премию по литературе, Томас Манн с женой Катей выехал из Германии в феврале 1933 года в длительную заграничную поездку. Целью путешествия было прочитать лекцию «Страдания и величие Рихарда Вагнера» в Амстердаме, Брюсселе и Париже, а затем отдохнуть на швейцарском курорте Ароза, где в свое время Катя лечилась от туберкулеза. Никто не представлял себе тогда, что обратного пути домой в Германию для писателя уже не будет никогда.
Катя и Томас Манн
За происходящим на родине Томас Манн следит со смешанным чувством. Ему, утонченному интеллектуалу, волшебнику слова, без сомнений, претили грубые методы нацистов расправляться с неугодными. В то же время, шаги новой власти по вытеснению евреев из общественной и культурной жизни общества, писатель-гуманист воспринимает не только негативно.[66]
Буквально через три дня после появления в печати закона «О восстановлении профессионального чиновничества», направленного, прежде всего, против «лиц неарийского происхождения», Манн пишет в дневниковой записи от 10 апреля 1933 года: «Евреи… В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права – скрытное, беспокойное, натужное мышление. Отвратительная враждебность, подлость, отсутствие немецкого духа в высоком смысле этого слова присутствуют здесь наверняка. Но я начинаю предчувствовать, что этот процесс все-таки – палка о двух концах» (цитируется по книге [Kurzke, 2005 стр. 225]).
То, что Томас Манн «начал предчувствовать» в апреле, было ясно Альберту Эйнштейну еще в феврале. Правда, снежный ком мюнхенских событий, непосредственно затронувших благополучие его семьи, заставили Томаса более реально взглянуть на надвигающиеся опасности. Донос мюнхенских знаменитостей привлек к Манну внимание полиции. Речь идет о появившемся 16 апреля в газетах «Протесте Мюнхена – города Рихарда Вагнера», подписанном многими известными гражданами города. Они дружно протестовали против доклада, сделанного писателем недавно заграницей, и, якобы, унижавшего немецкое достоинство. За этим откровенно верноподданническим пасквилем последовал обыск на вилле Манна в баварской столице и конфискация автомобиля. На жалобу Манна, отправленную баварскому рейхскомиссару Францу фон Эппу, последовали более серьезные меры: писателя обвинили в неуплате налогов, и в конце мая все мюнхенское имущество Манна было конфисковано, а в июне был выдан ордер на арест нобелевского лауреата по литературе.
Через две недели после появления пасквиля мюнхенских интеллектуалов против Манна Альберт Эйнштейн нашел возможность поддержать своего товарища. В письме от 29 апреля 1933 года ученый отмечает заслуги писателя: «Сознательное и ответственное поведение Вас и Вашего брата было для меня одним из немногих лучей света в цепи событий, что происходили в последнее время в Германии. Остальные люди, призванные к духовному руководству нацией, не имели ни мужества, ни силы характера, чтобы провести четкую разделительную линию между собой и теми, кто творит насилие от имени государства. Этим упущением они только усиливают роковые черты власти и наносят немецкому имени несказанный вред… Опять и опять стоит повторить, что судьба общества определяется в первую очередь его моральным уровнем. Если образуется руководство, которое достойно такого имени, как, например, Вы и Ваш брат, то отсюда, как от центров кристаллизации, начнется и общий рост. Даже если Вам не суждено будет до этого дожить, пусть это будет Вам лучшим утешением в наши горькие времена, которые мы переживаем и в те, что нам еще суждено пережить» [Nathan, и др., 2004 стр. 238].
Великий физик высказал свои комплименты великому писателю во многом авансом. Время для «сознательного и ответственного» в полном смысле этого слова поведения Томаса Манна еще не пришло. Растерянность и смятение чувств еще долго не оставляли Волшебника (как называли его в семье), и только в 1936 году он окончательно и бесповоротно встал на путь борьбы с Гитлером и его кликой.
А летом 1933 года Томас с Катей проводили несколько месяцев на юге Франции, на Лазурном берегу Средиземного моря, в тех самых «Ривьерах», про которые насмешливо писал Георг Грош. Неделю жили они в отеле городка Бандоль (Bandol), потом с июля по сентябрь снимали домик в Санари-сюр-мер (Sanary-sur-mer). В местечке Лаванда (Le Lavandou) устроили как-то встречу друзей.
Альберт Эйнштейн и Томас Манн в Принстоне, США
На Лазурном берегу отдыхала интеллектуальная элита Европы. Там можно было встретить знаменитых писателей, художников, музыкантов, среди них многих знакомых семьи Манн. В Лаванде с Маннами проводил время их давний приятель, литератор Рене Шикеле,[67] родом из Эльзаса. От его наблюдательного взгляда не укрылось главное в облике Манна и его жены: «Они прекрасно видят, что происходит и что еще произойдет, но они не хотят этому верить» [Mann, и др., 1992].
В кострах, горевших 10 мая 1933 года во многих городах Германии, национал-социалистические студенты сжигали «вредные для немецкого духа книги». В Берлине были сожжены около двадцати тысяч книг, в других крупных немецких городах – от двух до трех тысяч. В столице огромный костер был разожжен вблизи государственной оперы. Среди других горели труды Альберта Эйнштейна, Генриха и Клауса Манн… Книги Томаса Манна не были включены в официальный список «вредных» произведений. Может быть, из-за этого у великого писателя оставалась еще надежда, что издание его книг в Германии возможно, и он воздерживался от резких политических заявлений против Гитлера. Его старшие дети Эрика и Клаус вели себя более решительно и с первых дней эмиграции показали себя непримиримыми антифашистами. Нерешительность отца была им непонятна и неприятна.
Правда, весной 1933 года Томас Манн отказался подписать письменную клятву в верности национал-социалистическим идеалам, которую потребовал от всех членов Прусской академии художеств ее новый президент Макс фон Шиллингс. Девять из двадцати семи членов секции поэзии тоже отказались подписать эту клятву, и были вместе с Томасом Манном исключены их академии. Но открыто осудить гитлеровский режим Волшебник не решался еще три года.
